Когда оркестр замолк, президент и его сопровождающие уселись, поднялся епископ и начал говорить — длинно, как и подобало епископу. Этот святой человек благословил мир, коммерцию и бога — именно в таком порядке. Когда он сел, хор громко исполнил оду, слова которой специально по этому поводу сочинил американский поэт Дж. Г. Уитьер; он благочестиво выразил надежду на то, что Америку ждет светлое будущее.
Затем произнес речь глава организационного комитета по празднованию Столетия; как мне показалось, он сложил с себя полномочия и передал бразды правления правитель* ству; они были приняты в пространной речи, которую произнес неизвестный мне генерал. Затем нам пришлось выслушать длиннющую поэму Сиднея Ланира под названием «Кантата». Читали ее ужасно, и, кроме меня, нйкто, наверное, не понял ни единого слова. Благодаря какой-то причуде акустики я слышал все. Разумеется, поэт превозносил Соединенные Штаты. Он тоже выражал надежду на лучшее будущее.
— По крайней мере в Америке есть поэты, — сказал я Эмме; она вздохнула.
Время близилось к полудню. Под жарким солнцем, от запаха чрезмерного количества знатных особ, плотно стиснутых на трибунах, от назойливой музыки, поэзии и красноречия мы все стали потихоньку сникать.
Затем тот же генерал (надо выяснить его фамилию, дело в том, что я куда-то задевал программу) начал говорить — тоже очень долго; он закончил, представив собравшимся президента.
Генерал Грант поднялся. С наших мест над президентской ложей мы отлично видели его спину. Он медленно шел к трибуне. Вот момент, подумал я, когда все прошлые проявления восторга померкнут.
Теперь Грант был отлично виден толпе, он сжимал в руке текст речи. Он остановился. Глаза его были устремлены прямо в толпу. Он ждал. Но ничего не последовало, толпа никак не реагировала. Тишина, мертвая тишина встретила героя Виксбурга и Шайло, спасителя Союза, дважды избранного президентом Соединенных Штатов.
Я увидел, как госпожа Грант повернулась к своему соседу; даже в профиль на почтительном расстоянии было заметно, что она растеряна.
Во время этой затянувшейся паузы президент просто стоял, сжимая в руке листки с речью. Наконец кто-то выкрикнул приветствие, затем послышалось еще одно; это ничуть не спасло положения, может быть, даже усугубило его: опять воцарилась тишина.
Наконец Грант начал читать речь своим звучным благородным голосом; речь была изящная и милостиво краткая. Он был очень скромен, что абсолютно нехарактерно для этой самовлюбленной страны. «Гордясь тем, что мы сделали, мы сожалеем, что не достигли большего». Думаю, что эти разумные слова огорчили аудиторию (она привыкла, что правители возносят ей хвалы); когда президент кончил говорить, тишина, которой его встретили, сменилась неодобрительными криками, свистом и гиканьем.
Эмма удивленно на меня посмотрела.
— Они им недовольны?
— Похоже на то.
— Но ведь он их герой!
— Здесь никто долго не остается героем. Будем надеяться, что следующим будет губернатор Тилден.
Переговариваясь с Эммой, я бросил взгляд на генерала Гранта, когда он повернулся к толпе спиной и собирался занять свое место. Знатные гости ему аплодировали. Император Бразилии, точно ковбой, размахивал своей шляпой. Суровое лицо Гранта, однако, не изменилось от аплодисментов друзей. Ему только что жестко продемонстрировали, что он потерял поддержку народа, который некогда его боготворил, и всякую надежду, если таковая еще оставалась, задержаться в Белом доме еще на один срок. Его время явно истекло.
Загремел салют из тысячи орудий, и громадный американский флаг взмыл на шесте, установленном в центре площади. Оркестр и хор оглушительно громко исполнили «Аллилуйю». На этом все кончилось.
Вслед за президентской группой мы направились в зал машиностроения, который, как выяснилось, не уступал размерами главному зданию. В центре его — нечто громадное, именуемое двигателем Корлисса. Я пока еще не выяснил назначения этой машины (распорядители выставки предусмотрительно снабдили журналистов подробными описаниями экспонатов), но размеры этого спаренного двигателя производят внушительное впечатление: он в шесть раз выше человеческого роста и сделан из какого-то темного, тускло поблескивающего металла.
Генерал Грант занял почетное место на платформе у основания машины, бразильская императрица опиралась на его руку. Госпожа Грант стояла под руку с императором. Лицо ее было очень мрачно. На лице генерала Гранта, как всегда, было изумление и равнодушие.