Нет! Я должен сосредоточиться на том, что происходит или не происходит сегодня, хотя, вполне очевидно, сегодняшний день мне больше не принадлежит.
— Это мне хотелось бы, чтобы время остановилось. Мне не нужно никакое будущее. Пусть настоящее застынет навсегда, как… — поскольку глаза мои были прикованы к столу с угощениями, боюсь, что я, вместо того чтобы сказать «янтарь», сказал: «заливное».
Дениз расхохоталась, и лицо ее раскраснелось. Затем мы выпили за наше будущее en gelée[54].
— Благодаря вам у Билла появился интерес в жизни.
— Вряд ли благодаря мне.
Дениз покачала головой.
— Этого добились вы. Уж не знаю как. Он хочет вам доказать, что он…
— Что именно?
— Чего-то стоит. Способен чего-то добиться. Дело, конечно, не в этом. Он легко может стать, кем захочет. И кстати говоря, станет. Теперь.
— И вдохновил его я?
Дениз кивнула.
— Он уважает вас. И немножко вас побаивается. И очень хочет произвести на вас впечатление. Как и я.
— Вы очень добры, говоря такое обо мне. — Глядя на нее в этой — какое слово мне употребить? — вакханалии света, сфокусированного в мгновении, которое уже безвозвратно исчезло сейчас, поздно вечером, когда я пишу эти строки, я испытал ужас при мысли, что никогда больше не буду столь счастлив ни с кем, кого я так… нет, слово «люблю» слишком связано с болью, да и с чем-то банальным — кто одаряет меня такой радостью. Она копия моей Эммы, но в отличие от Эммы не является частью меня, и это существенное различие превосходно смягчает остроту чувств.
Но, как всегда, всему приходит конец. Макаллистер увел Дениз. Эмма танцевала с каким-то отдаленным родственником Асторов, а я медленно прогуливался среди камней вдоль кромки моря под руку с Джоном — дело не столько в привязанности, сколько в том, что ноги у меня стали ужасно слабыми и я боюсь упасть.
— Вам нравится Ньюпорт, сэр? — Сам вопрос предполагал, что мягко выраженное отрицание прольет бальзам на эпгаровскую душу. Но я отвечал восторженно, благославлял море, погоду, коттеджи и даже Сэнфордов.
— О, она восхитительна, а ее отец…
— Состоит, конечно, с вами в родстве? — Пожалуй, я слишком стремительно оборвал тему родства. — Замечательно, что у Эммы появился такой друг. — Я замолчал, чтобы перевести дыхание, полюбоваться чайками и парусами. Какое-то мгновение я не мог отличить одно от другого. Причуды перспективы, яркое сияние моря и неба, уничтожив линию горизонта, сделали далекие паруса неотличимыми от чаек, превратив их в белые точки в свободном полете на фоне нестерпимой голубизны мироздания.
— Миссис Сэнфорд удивительно добра. — Джон откашлялся. Я осторожно присел на камень, сделал намеренно глубокий вдох, наполнив легкие морским воздухом, лучшим, на мой взгляд, тонизирующим средством. Джон расправил громадный белый носовой платок, расстелил его на мху и лишайниках возле моего камня, сел, скрестив ноги, и посмотрел на меня; при этом его адамово яблоко загадочно и равномерно задвигалось, как поршень парового двигателя Корлисса, и, кажется, столь же бесцельно.
— Но вы бы предпочли, чтобы Эмма поехала в Мэн.
— Моя родня, конечно, рассчитывала на ее приезд. Но я вижу, что здесь ей больше по вкусу. — Желая, видимо, мягко осудить, Джон сказал это с грустью. Хотя и представитель рода Эпгаров, он не может оставаться равнодушным к ослепительной роскоши Ньюпорта в отличие от наверняка довольно сдержанной обстановки курорта в штате Мэн.
— Эмма здесь чужая, и, хотя у нее есть отец, а также будущий муж, — я нежно улыбнулся своему будущему зятю, — у нее нет друзей, нет ощущения принадлежности к этой стране. Дениз, то есть миссис Сэнфорд, — с моей стороны такие оговорки неуместны, — дает ей это чувство, дарит дружбу, а женщины нужны друг другу, и мы, мужчины, никогда не можем этого понять.
Всю эту чепуху я произносил с бесстрастной серьезностью; нечто вроде изречения на камне, выкопанном у подножия Синая.
— Надеюсь, — сказал Джон, изрядно меня удивив, — что я не теряю Эмму.
— Вы видите такую опасность?
— Это не та жизнь… — Он повел рукой в сторону резвящейся знати, прогуливающейся среди камней и танцующей под деревьями. — Я хочу сказать: наша семья живет другой жизнью.
— Разве Эмма вам сказала, что ее не устраивает ваша семья?
— Нет, нет. Ваша Эмма ангел. Она удивительно тактична. Но и удивительно скрытна.
Не могу объяснить, почему у меня вошло в привычку считать Джона недалеким, хотя он вовсе не таков. Полагаю, меня ввели в заблуждение его социальная ограниченность и отсутствие воображения. Он внимательный наблюдатель всего, что касается его непосредственно (правда, такое можно сказать о ком угодно).