— Нет, я имела в виду собственные похороны. Когда я превращусь в миссис Эпгар.
— Отложи! — горячо откликнулся я, пожалуй даже с излишней горячностью. Я вообще был перевозбужден сегодняшним днем и теперь расплачиваюсь за это: мне очень не по себе. Сейчас я пишу в постели.
— Вряд ли я решусь.
— Но ты не расположена?..
— Мне нравится Джон. — Она ответила в своей манере, и мне нечего было на это возразить.
После семейных тостов Джон отвел меня в сторону, и мы стояли в узком алькове, где, кроме нас, был еще бронзовый олень в натуральную величину.
— Я хочу заверить вас, сэр: я сделаю все, что в моих силах, ради счастья Эммы.
— Не сомневаюсь, мой дорогой. — Из моих глаз едва не хлынули слезы, но не оттого, что я расчувствовался; это был один из зловещих сигналов приближающегося удара. Мне нужно больше отдыхать. Меньше видеть людей. Согнать вес.
— Просто поразительно, как она вписалась в наше общество! Как будто прожила здесь всю жизнь! — Это была высшая похвала в устах Джона.
Глаза мои остались сухими.
— Все-таки она не первый день в обществе.
Джон не слышал, он восхищенно смотрел на Эмму.
— Я подумал, не провести ли нам медовый месяц в Канаде, если мы обвенчаемся в июне, разумеется. — Москиты величиной с куропатку замелькали перед моими глазами, не говоря уже о комарах размером с грача, кружащего над падалью — если грачи ею питаются. Бедняжка Эмма. Но теперь все это уплыло из моих рук. Теперь я просто наблюдатель.
Мною овладела вдруг такая апатия, что я позволил Джейми — он непонятным образом протрезвел у эпгаровского буфета — взять меня под руку и увести.
— Мы, — сказал он, — нанесем совершенно особый новогодний визит.
Поскольку Эмма теперь до конца дня, включая ужин, потеряна в стане Эпгаров, я мог позволить себе откланяться, сославшись на усталость и преклонные годы.
— И отменную скуку, папа, — прошептала Эмма по-французски, целуя меня в щеку, когда мы с Джейми уходили.
На Пятой авеню полным-полно экипажей. Несмотря на истинно арктический холод, весь город наносит визиты.
— Куда мы направляемся? — спросил я, когда наш экипаж с трудом продвигался по запруженной Мэдисон-сквер.
— Не торопитесь. У меня для вас свежие новости из Вашингтона.
— Относительно Бэбкока?
— О человеке из ближайшего окружения президента, который торговал должностями государственной службы. Когда вы отправляетесь в Вашингтон?
— Пятнадцатого февраля.
— Вовремя. Фейерверк, скажу я вам. Как вы выносите всех этих Эпгаров?
— Точно так же, как выносил семью моей жены. — Некоторое преувеличение, поскольку Тракслеры, хотя и славились высокой нравственностью, были очаровательны.
Наш экипаж замедлил ход возле недостроенного, без шпиля, собора св. Патрика.
— Мы отправляемся к мессе, Джейми? Я знаю, что ваш отец умер в лоне матери-церкви, но…
— Нас ждет иное лоно, Чарли. Самое забавное в Нью-Йорке.
К некоторому моему ужасу, хотя и к тайной радости, экипаж остановился у коричневого здания, отделанного розовым паросским мрамором, — дома мадам Рестел, самой порочной женщины Нью-Йорка.
Дом этот я, конечно, знал. Ни один возница не забыл показать мне жилище, в котором в течение двадцати лет обитает в роскоши самая известная в городе акушерка. Говорят, что дом посещают знатнейшие дамы Нью-Йорка, пользуясь боковым подъездом на Пятьдесят второй улице. Однако большинство клиентов обслуживаются мадам Рестел в ее клинике на Чемберс-стрит. Целых тридцать лет с амвонов и газетных полос обрушиваются проклятия на это зло, но она пока умудряется пережить все и вся при помощи обычного средства — подкупа полицейских и политических деятелей. Тех, кого она не может купить, она, как правило, умеет припугнуть, поскольку рано или поздно в большинстве нью-йоркских семей возникает потребность в услугах мадам как акушерки, или «повитухи», как она называет себя в рекламных объявлениях «Геральд», и фактически она именно повитуха, тайно способствующая появлению на свет нежеланных младенцев, которых она продает бездетным семьям.
— Никогда не думал, что вы бываете в этом доме, Джейми.
— Отец всегда говорил: поддерживай добрые отношения с рекламодателями. Помимо всего прочего, это удивительная женщина.
Мадам Рестел и в самом деле оказалась женщиной редкостной. Она одних лет со мной, обильно украшена бриллиантами и черным кружевом. Ее гостиная столь же претенциозна, как и у миссис Астор; разница лишь в том, что картины у нее получше, а мебель похуже. Гости практически одни и те же. Я хочу этим сказать, что двадцать или тридцать джентльменов, которых я здесь встретил, ничем не отличаются от избранных Макаллистера — та же смесь железнодорожных магнатов, богатых адвокатов и праздных клубных завсегдатаев. Что касается женщин, то они, правда, держатся куда смелее и одеты куда пышнее, чем те, кому суждено служить папоротником или чертополохом для Таинственной Розы.