— Сколько угодно, — добродушно ответил полицейский.
Сцена в нижней гостиной чем-то напоминает роды.
Тяжелые занавеси задернуты в разгар ясного дня. Большие похоронные свечи, расположенные в стратегических пунктах комнаты, создают сумеречный, но привлекательный фон для ее главного украшения — синего плюшевого шезлонга, в котором возлежит Киска, облаченная в заманчивые кружева, бледная и необычайно хорошенькая. Возле нее на столике из папье-маше бокал портвейна и нюхательная соль.
Чернокожий слуга ввел нас в гостиную.
— Дай им чаю, — прошелестел еле слышно шепот из вороха кружев, — и скажи генералу, что пришли наши друзья. Наши единственные друзья!
Слуга удалился в то самое мгновение, когда из Кискиных глаз хлынули слезы. Я подозреваю, что этот диалог и эти слезы повторялись в неизменности много раз за эти последние^ дни.
Киска театрально раскинула руки, чтобы заключить Эмму в объятия, и Эмма покорно в них заключилась, давая возможность потоку слез излиться на свое плечо. Я неловко стоял сбоку, как и положено мужчинам в подобных случаях, и мне ужасно хотелось провалиться сквозь землю.
Принесли чай. Киска нам налила. Мы покорно сели у одра и выслушали ее версию случившегося.
— Не могу понять, неужели кто-нибудь на этой земле мог поверить хоть слову мистера Марша, и еще менее — слову этой… этой женщины, на которой он женат, этой гадюки, а ведь я как последняя дура некогда с нею дружила!? Сахару? Молока?
Мы что-то отвечали. Киска уже вполне овладела собой. Она протянула нам наполненные чашки недрогнувшей рукой.
— На самом деле моя покойная сестра, истинный ангел, когда-либо пребывавший на этой ужасной земле, была знакома с Маршами и вступила с ними в деловые отношения, о которых я и понятия не имела; сама я два и два не в состоянии сложить, и еще меньше — сделать то, что по наущению этой отвратительной особы наговорил ее глупый муж.
— Так, значит, Марш вам никогда ничего не платил?
— Конечно, платил — то, что был нам должен\ — мгновенно ответила она. Свою роль Киска знает назубок. — А я по невежеству поручила ему позаботиться о некоторых делах моей покойной сестры и верила на слово всему, что бы он ни говорил, так как ничего в этом не понимала. Меня, наверное, убить мало за мою доверчивость, из-за которой мой бедный муж вынужден был уйти в отставку…
— Но мистер Марш утверждает, что он платил и вам, и вашему мужу.
— Во всем виноват этот негодяй Бристоу! О, скажу вам, мистер Скайлер, если этого человека не уберут, он самого генерала Гранта прогонит из Белого дома. Он запрячет в тюрьму президента Соединенных Штатов, величайшего героя нашего времени…
— За что?
Хотя путаные комментарии Киски ни разу не оказались точным ответом на поставленные вопросы, они преследовали вполне определенную цель.
— Всякий раз, когда я беру в руки «Нью-Йорк геральд», когда читаю, что пишет о нас, будто мы какие-то преступники, ваш друг Нордхофф, я вся дрожу! Известно ли вам, что они явились сюда и арестовали моего мужа, потому что Нордхофф выдумал, будто мы собираемся бежать в Бельгию, которая не имеет с нами договора о выдаче преступников…
— Не думаю, что Нордхофф хотел…
— Это какая-то несуразица! Никуда мы не собираемся. Если бы мы могли! После ареста моего мужа и после того, как ему разрешили вернуться домой, они поставили перед домом полицейского, и, когда я попросила его по крайней мере войти в дом и сидеть в вестибюле, где он был бы не так заметен, он расхохотался мне в лицо. Надеюсь, теперь Нордхофф удовлетворен. Я надеюсь, что по крайней мере вы изложите миру нашу версию; кроме вас, на это не отважится никто.
Вот почему нас пригласили на чай. Должен сказать, мое положение весьма деликатное. Я не могу противоречить тому, что написал Нордхофф, написал остро и блестяще; да и вообще я уверен, что он прав. Я абсолютно убежден, что Киска виновна. Но загадочная фигура во всем этом — генерал Грант. Я должен его увидеть, увидеть своими глазами и с близкого расстояния. Однако я не смогу его увидеть, если в моей следующей статье для «Геральд» будут подозрения… нет, моя убежденность, что президент замешан «по самую рукоятку», как сказал бы Уильям Сэнфорд в роли грубого железнодорожного магната. Пока я решил проблему своего репортажа этой недели. Я бесхитростно опишу слушания в комиссии конгресса, поведение Марша, а также его супруги (это порадует Киску), и пусть читатель сам делает выводы о виновности Белнэпов.
Вскоре к нам присоединились сам Белнэп и гладко выбритый человек примерно моих лет с квадратной челюстью — министр внутренних дел Захария (или Зах, как его зовут все) Чендлер. Белнэп был убит горем. Чендлер, напротив, держался очень спокойно, сдержанно.