Долгожданное приглашение наконец-то поступило, «большой» обед был дан в честь дуайена дипломатического корпуса барона Якоби, болгарского посланника. Из сотни гостей примерно половину составляли дипломаты и иностранные гости, категория людей, к которой, по мнению советников Белого дома по приемам, относимся мы с Эммой.
— Любопытно, — заметил Нордхофф; мы пили с ним персиковый нектар с крем-содой в аптеке на первом этаже отеля. — Не спускайте глаз с госпожи Грант.
— Почему? Может стащить бумажник? — Вот так мы говорим о наших правителях.
— Мне просто кажется, что сегодня она будет не в духе. Днем она без приглашения явилась на заседание кабинета министров и, ко всеобщему замешательству, стала превозносить доброту своей подруги Киски и честность генерала Белнэпа.
— Не знал, что она причастна к политике.
— Конечно, нет, о чем и говорит ее поступок. Так или иначе, была предпринята, хотя и безрезультатная, попытка спасения личных друзей. Суд продолжается.
Точно в семь часов наемная карета доставила нас с Эммой к Белому дому, где мы пристроились к длинной веренице экипажей, по очереди подъезжавших к портику, или «пиацца», как называет его госпожа Грант. Эмма снова была в платье королевы Елизаветы с картины Винтергальтера, с длинным газовым шлейфом, заполнившим все заднее сиденье. Мы изо всех сил старались его не перепачкать.
— Как мне следует называть президента? — спросила Эмма.
— Мистер президент, полагаю, или, может быть, генерал.
— Не величество, не высочество?
— Нет, нет! Это неуместно. Здесь мы все равны.
— Прелестный дом, — сказала Эмма, когда мы вышли из кареты. Чернокожий привратник ввел нас в вестибюль, где собрались уже почти все гости — нехарактерное для Вашингтона сборище ввиду явного преобладания иностранцев.
Барон Якоби — приятнейший и умнейший маленький человечек, который лучше говорит по-французски, нежели по-английски; он представился Эмме:
— Какое счастье! Изо дня в день я слежу по газетам за вашим шествием по залитым золотым сиянием салонам столицы. Я не терял надежды, я молил бога, чтобы мы наконец встретились.
Эмма им очарована. Барон — холостяк, и, поскольку, пока не явился президент, протокол не действует, он, взяв Эмму под руку, ввел ее в Восточную комнату.
Я следовал за ними, выискивая среди гостей знакомые лица. (Здесь Блейн, но Конклинга не видно; я раскланялся с Захом Чендлером и генералом Гарфилдом.) Еще я глазел по сторонам, пытаясь определить, какие произошли перемены со времени моего единственного посещения Белого дома сорок лет назад. Одного взгляда достаточно, чтобы убедиться: ничто не осталось нетронутым. Рука госпожи Грант чувствуется во всем, и это тяжелая рука. То, что раньше было светлым и воздушным (хотя довольно пыльным и запущенным), теперь стало темным, приземленным, оделось позолотой.
Восточная комната с ее готикой, так сказать, в стиле Яыо-Галина, штат Иллинойс, неузнаваема. Ряды приземистых деревянных колонн делят на три небольшие части некогда прекрасную, просторную залу. Обои темные, с тускло-золотым узором. Мебель черного дерева отделана золотом. Все это вместе создает атмосферу гнетущую, даже тревожащую. Надеюсь, Тилден пройдется топором по грантовским новшествам.
Из гостей, собравшихся в Восточной комнате, только дипломаты чувствовали себя непринужденно, но ведь это и есть тот минимум, который от них требуется. Меня радовало, что все стремятся познакомиться с Эммой; она стояла, опираясь на руку барона Якоби. Несмотря на мрачную обстановку, Эмма выглядела блистательно.
— Великолепная женщина — ваше дитя. — Рядом со мной стоял Блейн; его лицо было красным от вина, в глазах поблескивали отраженные огни свечей. Мы оба остановились в дверях, обозревая комнату.
— Одного у француженок не отнимешь: они умеют себя подать. — Не знаю, что на меня нашло, но я преглупо подчеркнул иностранное происхождение своей дочери, а это, разумеется, лишь бросает тень сомнения на мою собственную принадлежность к этой стране. Очевидно, меня смутила комната, люди, сам факт пребывания в Белом доме; желание впитать как можно больше, чтобы потом обратить в слова, — тяжкое бремя писателя, из-за которого он, увы, находится в вечном разладе с реальностью.
— Я так и не знаю, навестила ли моя дочь вашу супругу? — Эмма, как всегда, ничего мне не рассказала.
— О да. Они пили чай, нарочно выбрав такое время, когда я восседал на Капитолийском холме. Я надеюсь, что вы окажете нам честь… — Еще одно приглашение.
— Вы, вероятно, очень заняты, мистер Блейн? Нынешняя сессия конгресса перегружена делами. — Я не забывал свой долг журналиста.