Ни в одиночках, ни на следовательских «конвейерах», ни на инсценировках расстрелов меня не охватывал такой страх, как сейчас. Тогда я был один, а тут — семья, самые дорогие люди, и я не в силах защитить их, заслонить собою от беды.
На третий день, под вечер, в дом вошла Аля — мокрая, забрызганная грязью, усталая, с посиневшим сыном на руках, провела ладонью по моим поредевшим волосам. «Не отчаивайся. Как-нибудь проживем. Меня восстановили». И рассказала, как ей сочувствовал заведующий районо, разводил руками, а когда она потребовала копию приказа с объяснением причин, по которым нас уволили, сказал, что выдать бумагу не может, не имеет права, и всё тыкал пальцем в потолок. Напоследок посоветовал, прежде чем ехать в Новосибирск, зайти к товарищу Стряпченко, но не ссылаться, Боже упаси, на него, Маевского.
Секретарь райкома долго мурыжил её в приемной, когда же наконец принял, ехидно поинтересовался: «Вы что, член партии? Нет? Тогда зачем пришли в райком? Педкадрами занимается районо, туда и обращайтесь». Что она говорила Стряпченко, какие приводила доводы, о чем просила, что требовала, Аля не призналась мне. А секретарь мрачно молчал, потом процедил: «Успокойтесь. Зайдите во второй половине дня. Подумаем, что можно сделать. Не порите горячку и никуда больше не ездите». А на руках заходился плачем грудной ребенок, Аля не сдержалась, залилась слезами сама.
Во второй раз пробилась к секретарю поздно вечером. Он помягчел, посочувствовал, поудивлялся, как это она, бывшая комсомолка, человек пролетарского происхождения, связалась с политическим преступником, которому тут и помирать суждено, зачем калечит свою молодость и будущее детей. «Еще не поздно одуматься и встать на правильный путь».
«Спасибо за совет. Всё это я слышала уже много раз. Мне предлагали публично осудить мужа как политически неблагонадежного. Однако я его знаю не хуже, чем себя, знаю о его честности и преданности советской власти. Он выбился из нищеты, революция дала ему образование, любимую рабату, а какой-то клеветник из зависти или от злобы сломал ему жизнь, загнал на вечные муки сюда». Стряпченко перебил вдруг с издевкой: «Скажите, в молодости он не пописывал, случайно, стишки? В газетках, журналах? Знакомая фамилия по давним временам. Он же из Белоруссии?» Аля подтвердила догадки секретаря и добавила, что верит в справедливость, что всё равно всё образуется и невинные вернутся к нормальной жизни. «Вижу, вы хотите обратить меня в свою веру. Напрасно. И запомните, у нас зря никого не сажают. Органы — святая святых нашей державы. В область вам ездить не надо. Мы тут посоветовались и нашли возможным оставить вас в школе. Но доверять детей вашему мужу нельзя, в школе он работать никогда не будет. Сегодня не успеете, получите завтра приказ о восстановлении на работе».
Чуть ли не до полуночи в гостеприимном домике Лидии Евсеевны обсуждалось, взвешивалось каждое слово нового секретаря. Горячо высказывались Елена Христиановна Раковская и Виктория Сергеевна. Если моё назначение на работу в школе было воспринято как добрый знак, то увольнение вновь напомнило о всей беспросветности нашего положения.
Утром Аля действительно получила приказ и примчалась обрадовать нас. Я послал заявление на имя самого Андросова и терпеливо ждал ответа. Начались в школе занятия. В восьмом классе Аля получила хорошую нагрузку, а мои уроки пустовали. Кто-то просил догрузиться рисованием и черчением, но Евгений Павлович не спешил.
Я целыми днями копался на огороде, избегая встреч с учителями и ребятами. Однако привязчивые детдомовцы нет-нет да приходили ко мне, рассказывали о своих успехах и неудачах, про обиды и ссоры. Мне было неловко, им что-то говорить и обещать. Танечка пошла в первый класс, а мы с дедом копали картлшку и молчали. Как будто успокоилась и наша хозяйка — получала свои сорок рублей за комнатку. Мы же твёрдо решили весною строиться. Ожидание ответа из облоно лишило меня сна, пригнуло непосильной тяжестью. Самое страшное было получить отрицательный ответ. Стряпченко мог наплести им все что угодно. Доказывай потом… Наконец набрался решимости — будь что будет, пошёл на почту и кое-как дозвонился до Новосибирска. Меня выслушали, и приятный баритон ответил: «Что они там чудят? Мы на днях отправили приказ в подтверждение предыдущего. Вы будете восстановлены на работе». Я бежал домой, не чуя под собой ног.
ДОМОВЛАДЕЛЬЦЫ
Зима проходила с морозами, метелями, педсоветами, сплетнями, с сочувственными и враждебными взглядами в нашу сторону. Биазинская школа опять занимала первые места на смотрах самодеятельности, благодаря восьмому классу увеличилась моя нагрузка и вырос заработок. Я радовался, что в далеком Новосибирске нашлись честные и добрые люди, незнакомые мне Андросов и Кулагин. Сколько раз они выручали, спасали нас, а ведь могли бы отмахнуться и жить спокойнее.