Огурцов был особенно доброжелателен к моей бригаде. Наверное, он хотел спасти хронических «отказчиков», подкормить их, поставить на ноги. Выкорчуем два пня, а в рапортичке их уже четыре, перелопатим желтый песочек — десятник напишет «твердый глинистый грунт с включением валунов». Кто их считал, кто проверит, какой там был грунт? А это давало высокий процент. И с первых же дней моя бригада железнодорожников под хохот всего лагпункта была объявлена ударной и стахановской! Никто не любит однообразной нудной работы от звонка до звонка, особенно, если норма непосильно велика, а пайка столь же мала. Тут же работа аккордная, выполнил — и с пайкой на боковую. Вот и старались с помощью умницы Степки Огурцова. Жив ли он теперь? Не один человек обязан ему своей жизнью, и дети тех доходяг пришли в этот мир потому, что выжили их отцы.
Однажды мы пришли на вахту, когда солнце едва повернуло с полудня. И надо же было напороться на начальника — вытаращился и заорал: «Вы это чего? Кто разрешил? Всей бригадой в кондей захотели? Бригадир доложи!» Я показал рапортичку, подписанную десятником — сто тридцать процентов. Начальник глянул на моих оборванцев, покачал головой и засмеялся.
Стрелок подтвердил, что работали без перекуров и десятник разрешил вести в зону. «Хрен с ним,— плюнул начальник.— Наше дело дать рабсилу, а они пусть расхлёбываются. — И добавил: — будете вкалывать, новое обмундирование дадим.»
«Мы работы не боимся, на работу… сам понимаешь, гражданин начальничёк. Ударники, одним словом. На зиму ставь нас придурками. Из меня классный пекарь выйдет. Тут все повара, каптеры и бухгалтеры. Вон Касимов-—свой лётчик»,— засмеялся и отбил чечетку Толик Кузнецов. «А на тебя, кажется, наряд пришел»,— вспомнил начальник. «Может, ГУЛАГ к себе на работу приглашает? А если на штрафняк — спрячусь, не найдёте. Мне теперь и здесь хорошо»,— признался Кузнецов.
Мы боялись, что начальник завернет нас обратно на трассу, но он лишь снова покачал головой и пошёл через вахту. Пустили в зону и нас. Степка Огурцов щедро выписывал нам третий котел за несуществующие валуны, пеньки и твердый грунт. И постепенно относил вешку дальше и дальше. Хлопцы будто бы этого и не замечали и вкалывали не ленясь. Огурцов объяснил мне свою «методу»: «Так, как сейчас, они никогда не работали и вряд ли будут. Ты ведь ни разу не крикнул им «давай, давай». Аккордная работа - наилучший стимул. Берясь за лопату, человек должен знать, сколько он должен сделать и что за это будет иметь. Видишь, как пошевеливаются и слушаются тебя — верят, ни ты, ни я не обманули их ни разу. Они отъелись после голодухи, сытые, они не хотят большё садиться в кондей на трехсотку».
Как-то я прихворнул, и бригаду повел сам Колька Стёпин — хотел доказать, на что способен. А вечером принес мне подписать рапортичку на сто пятьдесят процентов. Следом за ним пришел Касимов — смывший многолетнюю грязь, в новых штанах и рубашке. Улыбается и молчит, одна рука за спиною — прячет что-то. Потом протягивает беленькую булочку из своего «стахановского” пайка. «Кушай, биригадир. Ты балной. Кушай, пажалуста». Я поупрямился, потом разломили булочку пополам.
Туфта туфтою, однако железнодорожный «ус» рос с каждым днем и соединился с головной магистралью. Зажурилась моя бригада, что кончилась «лафа» и «стахановские» обеды. Начались адские погрузки. Порожняк подавали один за другим, преимущественно ночью. Нарядчики и дежурные бегали по зоне с фонарями, вылавливали беглецов, а те прятались на чердаках, даже в морге, только бы получить передышку. Загрузив два эшелона, люди валились с ног, засыпали на ходу, падали, переломившись надвое, под тяжестью сырых шпал; закатывая бревно, упускали его на самом верху, и оно калечило, а то и убивало не успевшего увернуться грузчика.