Эта работа была не для моих «стахановцев». И вновь вспомнили про «мастырки»: прикладывали к телу лепестки лютика и через пару дней появлялась мокрая флегмона, набивали температуру, прижигали пятки на кострах. Некоторые опять подались в изолятор. Однажды по дороге на погрузку Лёнька Филонов, симпатичный паренек из Могилева (должно быть, прозвище стало фамилией), вильнул под разлапистый выворотень, затаился, стрелок прошел мимо и не заметил. Опытный карманник и домушник Лёнька Филонов бесследно исчез. Наверное, где-то на перегоне зашился в гружёный вагон и укатил на волю. Лишь после работы спохватились, что недостает человека. Часа три продержали на вахте все бригады, с овчарками обшарили все склады и лесосеку, пороли длинными пиками загруженные вагоны. Меня же потом таскал за «содействие беглецу» уполномоченный чекистского отдела. Бригаду перевели в режимные. Мои архаровцы поминали Леньку добрым словом, он избавил нас от ночных погрузок.
СМЕРТЬ АНГЕЛА
В 1939 году после освободительного похода Красной Армии на Запад наш лагерь стал интернациональным. Осенью прибыл этап из Польши: мужчины в шикарных, никогда не виданных костюмах и плащах, с блестящими кожаными чемоданами и портфелями, женщины в шляпках и светлых пальтишках с пелеринками и лайковых перчатках на изящных руках. Годом позже из Бессарабии пригнали девяносто трех молдаван в длинных суконных бурнусах, овчинных жилетах и высоких каракулевых шапках. Был среди них бывший прокурор, были священнослужители, но большей частью обыкновенные крестьяне — виноградари и кукурузоводы. В польском этапе независимостью поведения отличался бывший товарищ премьера; был там и маленький седенький и слишком болтливый банкир, который рассказывал каждому встречному-поперечному о своих миллионах, что хранились в швейцарских и лондонских банках. А теперь он работал «движком» — весь день дёргал за веревку примитивное приспособление, которое щепало кровельную дранку. Перековывайся, изучай на практике, как достаются миллионы.
Наиболее крепких послали на повал и погрузку. Женщин — окорку леса, а самую красивую взял уборщицей в пекарню Коля Зотов крупный пройдоха и аферист на воле, с хорошо подвешенным языком и мнимой образованностью. Начальство потворствовало ему во всём — за счет припека он щедро кормил всех вольнонаёмных.
Недели через две поляки уже не узнавали друг друга в лагерных недоносках с чужого плеча. Их нагло раздевали вольные и блатняки, бригадиры и десятники, повара и каптеры. Урки повесили на двери своего шалмана фанерную вывеску «Ларёк». Поляки потянулись туда, надеясь купить что-нибудь съестное. В дверях им устраивали «тёмную» — набрасывали на голову одеяло или бушлат, выворачивали карманы, снимали пиджаки и предупреждали, что прирежут, если хоть кому-нибудь заикнутся, давали под зад, и бедняги летели с крыльца, минуя ступеньки. Случалось, бежали жаловаться на вахту. «Где обокрали?» — «В ларьке.» Однако, сразу же после операции вывеска на шалмане исчезала. Надзиратель и потерпевшей шли к настоящему ларьку и, как говорится, тянули пустой номер. А на шалмане вновь вывешивалась приманка для очередного «наивняка».
Большинство костюмов, пальто, чемоданов и портфелей уплыло за зону прямиком в шкафы и сундуки начальников и стрелков. Ничуть не стыдясь, их выменивали на хлеб, сахар, махорку, давали небольшие деньги. Пекарь Коля Зотов с помощью вольных отправлял домой посылку за посылкой.
Меньше привлекала одежда молдаван, однако их тоже очень скоро переодели в недоноски третьего срока. Поплыл за зону шикарный сюртук бывшего прокурора Бессарабии Прусакова, сутана тонкого сукна отца Ионы. Валить лес, грузить вагоны, строить лежневки молдаване были не способны. И их пайки не тянули более четырехсот — пятисот граммов, их первый котел — это жидкая баланда и ложка ячменной каши. Порою за невыполнение задания прямо с вахты они шли всей бригадой в кондей. У многих опухали лица, под глазами набухали водянистые мешки, поблекли, стали пустыми глаза.
Первыми опускались не знавшие прежде физического труда немощные интеллигенты. Они начинали рыться на помойках за кухней, вылизывать чужие миски, становились безразличными, теряли всякое чувство человеческого достоинства, переставали умываться, и от них, ещё живых, исходил дух тлена. По зоне слонялись потенциальные смертники. Идти на работу они были не в состоянии, без температуры санчасть освобождения не давала, оставался только кондей, а оттуда — кратчайшая дорога за вахту с биркой на большом пальце правой ноги.