СУМЕРКИ
В войну даже солнечные дни казались сумеречными. На лагерь навалился голод. Кормили турнепсом и отрубями, нормы росли, а пайка уменьшалась, лесосеки отступали дальше и дальше. Пока добредёшь, не остается сил на работу, а шевелиться надо, и не лишь бы как. Хоть ляг пластом, а норму дай.
Моим напарником на повале был воронежский колхозник, тщедушный, всегда с мокрым носом Ваня Тарасенко. Хоть и не очень силен, зато выносливый и старательный мужичок.
Чтобы выполнить план, в конце месяца начальник выгонял на повал «придурков». Рядом с нами пилили новый лекпом и киевский парикмахер Петька Самойлик. Он проводил «санобработку» новых этапов и бригад, пригнанных в баню,— одинаково брил подмышки и лобки и мужчинам, и женщинам. Даже этим унижением напоминали, что ты не человек, не личность, только рабсила. Рабами были, а сил уже не было.
По вызову начальника Петька бегал к нему в кабинет: брил, стриг, делал массаж и тешил клиента скоромными шуточками и непристойными анекдотами. За прилежание ему хватало хлеба и к хлебу.
Он был классным мастером с бритвой, и совсем беспомощ-ным с пилой. Однако, коль пригнали в лес, хочешь не хочешь, пошевеливайся. Спилили они с лекпомом ёлку, она крутанулась на пне и пошла не в ту сторону, прошумела лохматыми ветвями и зависла на высокой березе. Стоят, глядят незадачливые лесорубы и не знают, что делать. Спросили совета у меня. «Да очень просто, спустите вон ту осинку, она и собьёт ёлку». Послушали, спустили, а она зацепилась за еловые сучья и тоже висит. Пригнулась береза, потрескивает, от ствола на изгибе откололись длинные щепы, но стоит и держит два дерева. «Спустите ещё одну берёзку, наверное, она собьет этот шалаш». Спустили, но первая береза стоит, держит всю навись. А рядом люди, может подойти и десятник, в одночасье берёза не выдержит и накроет кого-нибудь.
Мартынюк и Самойлик просят о помощи. Что тут поделаешь?.. Единственный выход — подрубить березу и успеть отскочить, пока будут падать сцепившиеся деревья. А если не успеешь? Однако захотелось вдруг доказать этим придуркам, чего стоит настоящий лесоруб. Рискованно, конечно. Но чем я, собственно говоря, рискую? Жизнью? А зачем она, кому нужна? Не сегодня, так завтра загнешься. Осядешь наземь, как тот Ангел Рубежу, возле вахты и всё, вывезут за конбазу с биркою на ноге, и никто не узнает когда ты и куда пропал, ведь никому не нужен, единственная близкая душа давно отказалась, сына не уберегла, и саму, должно быть, завертела война. Просился на фронт, и там не нужен. Так чего тянуть лямку, тянуть страдания? Чтоб заживо догнить потом с пеллагрою в больничном бараке?.. Все это промелькнуло в голове пока осматривал шатёр из зависших деревьев. Горемыки - лесорубы с опаскою поглядывали на своё «сооружение» и с надеждою на меня. Хочешь не хочешь, а свалить эту западню надо, отступать некуда.
Мой напарник испуганно буркнул: «Не лезь, дурень, убьёт. Давай допилим свою березу, а та сама упадет». Но меня подзуживал дурной азарт: не прибьет, так малость поломает ребра, а попасть на больничную койку — мечта каждого арестанта. « По три закрутки махорки с каждого — и свалю»,— поставил я свои условия. «Вали. Дадим по четыре».
Я взял топор поострее и пробрался под навись, к согнутой в дугу березе. Под тяжестью на ней поотставала береста, пооткалывались длинные белые лоскуты. Комель корявый и толстый. Его рубить без толку. Рубить надо выше, по надлому. Постоял, подумал, а берёза потрескивает, покачивается вместе с шалашом. Хоть ты перекрестись… Глянул на Ваню, Мартынюка и Самойлика, прищурился на солнце, зашел с другой стороны, размахнулся и что было сил ударил топором, а березка стоит. Снова рубанул, заскрипела, но не падает. Почувствовал страх. «Да брось ты ее! Утикай! - кричит лекпом. Я подумал, что спасение надо искать возле комля, и рубанул еще раз. Береза вздрогнула, затрещала и пошла, по ней с шумом поползли зависшие деревья, я, закрыв голову руками, бросился наземь, вжался у самого комля в мох. Колкая еловая ветвь хлестнула меня, сук придавил спину. Высоко подрубленная береза рухнула, березовый комель спас меня. Я открыл глаза. Жив. Ноет исхлёстанная спина и что-то держит сверху. Мартынюк с моим напарником обломали и обрубили надо мной ветви, я пошевелился, начал выбираться из завала. «Живой! Живой! Давай руку!» — суетился Мартынюк, а маленький, чем-то похожий на гномика парикмахер только моргал и шевелил побелевшими губами.
Я вылез взлохмаченный и исхлёстанный ветками, из оцарапанного уха сочилась кровь, всё тело дрожало от напряжения и пережитого страха, а я глупо улыбался, словно никакой опасности и не было. «Ну и напугал же ты нас. Прямо сердце зашлось. Думаю, за четыре цигарки послали человека на смерть»,— расчувствовался Петька Самойлик и развязал кисет. Дрожащими пальцами я свернул цигарку и жадно закурил.