По чьей-то милости Варламову назначили вместе с инвалидами и двумя монашками латать старые бушлаты, бахилы и телогрейки. О подобной блатной работе под крышей и в тепле мечтала каждая женщина. Некоторые завистницы кололи Герте Карловне глаза, такая, мол, «тёлка», а придуривается с инвалидами, ей бы кубики ставить. Она молчала и только краснела, боялась, как бы не выставили из тёплого закутка. А поклонникам необыкновенного таланта певицы хотелось хоть чем-нибудь поддержать её.
Чаще других по мелким поводам в мастерскую начал заходить бесконвойный механик электростанции Женя Иванов, невысокий вежливый молодой человек лет двадцати восьми. Имея пропуск, он бывал в подсобном хозяйстве, где удавалось разжиться огурцом, морковкой или репой. На конбазе порою перепадал кусок печёнки или ляжки прирезанной клячи. На пекарне ставил розетку, и ему обламывался ломоть белого хлеба из начальственного резерва. Свою добычу он отдавал Герте Карловне, приправляя застенчивыми шутками. Вначале она отнекивалась, отказывалась от подарков, да голод не тетка, стала принимать от Женьки его сверточки. В них она находила нежные записки. Свободный от дежурства, он ждал швею поневоле и провожал до женского барака. Тогда он ещё не был отгорожен от общей зоны. Целомудрие подневольных охранял вольнонаемный дежурный — губастый похотливый стрелок Матвей Капитонов. По нескольку раз за ночь он обходил бараки, чтоб, упаси Боже, на одних нарах не торчало сразу четыре ноги и не пустовало место в женском бараке. Но он не очень-то налегал на службу. Порою на месте женщины лежала набитая тряпьем кукла, а сама она ночевала в «кабинке» какого-нибудь «придурка». Капитонов прекрасно знал, кто к кому ходит, и брал с них оброк. Сам же после обхода гасил фонарь, прокрадывался в выгороженный одеялами закуток телефонистки Маруськи Николаевой и тешился до подъема. Об этом знали все, кроме начальства, а когда б оно дозналось, Капитонов загремел бы в далекий заполярный лагерь, а Маруська — на штрафной лагпункт. За связь вольных с лагерницами полагалась суровая кара. Связей было много, а вот наказаний не припомню. Все были замазаны. Конспирация была на высочайшем уровне, однако как ни прятались, что ни придумывали, всё равно кто-то что-то видел, знал, и молчал.
Человек, впряженный в ежедневную лямку, в безысходном горе и беде жаждет ласкового слова, заботы, внимания, женского прикосновения. Женщины тосковали без опеки и поддержки, без заступничества единственного мужчины, чтобы не разменяться, не погибнуть в одиночестве. Запрещенная, краденая любовь в лагере была особенно сильной. Там могли сложиться крепкие семьи до гробовой доски, если бы начальство нарочно не разлучало влюблённых по разным этапам. Сколько было слез и страданий и невозвратных утрат. Разбросанные даже в одном лагере, люди редко могли найти друг друга. Чтоб только побыть минуту вместе, похлебать баланду из одного котелка, пускались на самые изощрённые уловки.
Не была исключением и Герта Карловна. Ещё не добитая непосильной работой, она порою встречалась с Женькой Ивановым. На кого-то из них Капитонов имел зуб, «попутал», загнал обоих в кондей и утром доложил начальнику. Тот вызвал «изгнанных из рая грешников» и, бесстыдно издеваясь, выписал на первый раз ордер на пять суток в кондей с выводом на работу. По формуле начальника, они «остывали» каждую ночь без ужина на голых нарах. Могли лишь перестукиваться через стену да гонять наглых рыжих крыс. После второго привода начальник отправил Герту Карловну в лес.
Началась новая лютая и метельная зима. Ни бушлата, ни телогрейки у Варламовой не было, и она ходила на лесосеку в своём износившемся ободранном кожаном пальто, поверх берета повязывала платок, на ботики накручивала портянки и натягивала лапти. Про норму на повале нечего было и думать. А она, эта норма, была одинаковой на каждую единицу списочного состава. Герта Карловна обрубала сучья, но чаще сидела подле костра. Искры прожигали платок, руки и лицо были в саже и пепле. Её большие глаза поблекли и стали ещё больше. Где был тот озорной пьяненький Евтух — она высохла, на лице и шее отвисла посиневшая кожа, бессмысленный взгляд, казалось, ничего не видел, она сделалась молчаливой и безразличной ко всему. Единственная забота — поесть. Иванова перекинули на другой лагпункт, и никто ей больше не приносил сверточков из-за зоны.