На третий лагпункт переводили и инспектора УРЧ Лиду Серову. Её отец служил в лагере вольнонаемным десятником. Худощавый, с черной бородкой дедок ходил с метровой меркою и всегда в среднем подпитии. Ни пользы, ни вреда от него никому не было, держали для «объективного» контроля. Лидка была его младшей дочерью, я помнил её ещё двенадцатилетней девочкой. Чуть ли не в шестнадцать лет она выскочила замуж за стрелка Орешникова, его вскоре забрали на фронт, он отозвался оттуда одним письмом и канул без следа. А соломенная вдова стала инспектором УРЧ, строила из себя начальницу. В основном она подмахивала сводки, составленные мною. К учёту с моей статьей и близко нельзя было подпускать, но Лидка отвоёвывала меня каждый раз. Бывало, выгонят в грузчики, но недели через две-три она всё равно вернет меня обратно. Лида уговорила начальство отправить и меня на третий лагпункт, опасаясь, что не найдет там сразу квалифицированного батрака. Зэки батрачили и в бухгалтерии, и в плановой части, и в КВЧ, начальники большей частью командовали, покрикивали и получали зарплату. Но я и сам мечтал попасть на единственный «нелесоповальный” лагпункт, боялся потерять симпатичную мне Алю.
К теплушкам на станцию Лапшанга вели нас голубой лунной ночью. Впереди на розвальнях ехала Лида с двумя чемоданчиками. Порою подсаживала на сани кого-нибудь из ослабевших девчат. Над жеребчиком курился парок, скрипели полозья на укатанной дороге. Светила большая луна на усыпанном звездами небе, поблескивали острые кончики штыков на винтовках конвоиров. Они знали почти всех нас и не очень выпендривались по дороге.
ПОСЛЕДНИЙ ЛАГПУНКТ
После лесоповальных третий лагпункт казался курортом. В лес ходила только одна бригада - пилить дрова для зоны, для фабрики, электростанции и цехов ширпотреба. От вахты к столовой вела широкая березовая аллея, из-под снега торчали сухие стебли прошлогодних цветов, бараки оштукатуренные и побеленные. К жилой зоне примыкают большой столярный цех, несколько сушилок древесины, кузница, склад пиломатериалов и готовой продукции, далее была зона швейной фабрики. В столярном цехе краснодеревщики и мастера-резчики по спецзаказам делают полированную, с красивыми инкрустациями мебель, плинтусы, панели для кабинетов ГУЛАГа, вырезают шахматные фигурки, ложки, точат пуговицы.
И всё под крышей, в относительном тепле. Вырваться из леса — мечта каждого зэка. В механическом цеху звенят циркулярки и фуговальные станки, во дворе горы опилок, валит дым из сушилок. Швейная фабрика работает в три смены. Шьют ватную одежду, гимнастерки, плащ-палатки и маскхалаты, рукавицы для армии, бушлаты и телогрейки — для лагерников. Здесь значительно меньшая смертность, но всё равно целый барак занимает «слабосильная» команда, возле хлебных точек слоняются люди с закопченными котелками, варят на кострах в карьере у кирпичного цеха подобранные на помойке около столовой отбросы, пробуют, обжигаясь, это варево. В пищу здесь, как и повсюду, идут, в основном, мерзлая картошка, турнепс (где его столько брали?), отруби, хлеб, правда, чуточку лучше. Аля пошла мотористкой на фабрику, а меня Лида сосватала пока бригадиром на погрузочно-разгрузочные работы. По железнодорожной ветке прибывали вагоны с «метражом», тюками ваты, ящиками ниток. Всё это мы перегружали на склад, а порожняк набивали продукцией фабрики. Всё не бревна катать, не шпалы и не дрова таскать за триста метров. Вагоны подавали преимущественно ночью. Стрелков не хватало, и начальник решил собрать бригаду из бесконвойных. Я отсидел три четверти своего «червонца», в формуляре взысканий почти не было, да и Лида, наверное, закинула словцо, надеясь со временем забрать в помощники, а самой бить лынды. И мне выдали пропуск бесконвойного. О, это уже что-то значило. Я мог ходить по территории лагпункта и даже ездить в теплушке по разрешению начальника. Чувствую, кто-то упрекнёт меня: «Э-э, брат, так тебе вон как везло, умел приспособиться: не столько рвал жилы на работе, сколько придуривался». Что тут сказать?.. Неужели ж было бы лучше, если бы я сидел безвылазно в лесу и загнулся? Знаю по собственному опыту, ни один самый крепкий от природы человек весь срок, даже половину, не выдержал на повале и погрузке. «Стахановские» бригады Ложкина, Карогодина, Ефанова заносили на Красные доски, кормили на сцене, чтоб все видели, давали по малюсенькой белой булочке. И никто из этих «стахановцев» не дотянул до конца срока. Всех вывез Костров за вахту с фанерными бирками на ноге. Выжили только те, кому удавалось время от времени хоть немного покантоваться на легких работах. Некоторые дотянули до наших дней. Уж не судьба ли выбрала их стать свидетелями народной трагедии?