Бешеный рев артиллерии уже стал привычным, отошел на задний план, превратившись почти что в обыденный фон. Солдаты понемногу переставали чувствовать себя мышами в горшке с камнями, как выразился однажды Шейн. Только приходилось повышать голос и наклоняться к собеседнику, перекрикивая слаженный оркестр сотен и сотен стволов. Рассвет еще только готовился вступить в свои права, отвоевывая время у ночи, но кругом было светло почти как днем от множества фонарей, ламп, множества осветительных снарядов и вспышек канонады. Мартин порадовался – светомаскировка была отброшена, наступление уже явно шло полным ходом, но он не видел ни одного «куста» разрыва от ответного немецкого огня. Это обнадеживало. Впрочем, умереть можно и абсолютным победителем, будучи сраженным случайным осколком последнего снаряда, который выпустили в никуда.
Вокруг бурлила жизнь – люди, техника, все устремлялось в одном направлении, грузовики, несущие штурмовой батальон, плыли в этом бурном потоке подобно щепкам, подхваченным разлившейся рекой. У Мартина даже появилась надежда, что они могут застрять на каком-нибудь перекрестке, и бесконечность, отделяющая его от боя, удлинится еще на множество секунд. Он устыдился душевной слабости и постарался изгнать недостойное пожелание, но оно лишь укрылось в дальнем уголке сознания, напоминая о себе как небольшая, но колкая заноза.
У взводного новичка – Майкрофта Холла – некстати начался приступ предбоевой паники. Как ни крути, каким бы великим бойцом ты не был, но страх смерти один из самых главных и непреходящих инстинктов человека. У каждого он проявлялся по-своему. Шейн впадал в грех обжорства и цинизма, Мартин отгораживался от будущего, представляя, что оно никогда не наступит. Даже Дрегер боялся, скрывая страх за маской требовательного и придирчивого командира – взвод давно раскусил его, но солдаты сочли за лучшее не просвещать лейтенанта. У Майкрофта вполне понятный мандраж прорвался самым неприятным образом – в виде неуемной болтливости. Ни с того, ни с сего, он вдруг стал длинно и многословно рассказывать историю из своей довоенной жизни, что-то про тетушку, гусей и соседскую девушку со странным именем Бернадотта. Его визгливый голос, балансирующий на грани истерики, безумно раздражал, отвлекая огнеметчика от сложной процедуры растягивания времени. Секунды снова становились короткими и быстрыми, приближая неизбежное. Мартин уже подумывал, не пожертвовать ли целой четвертью минуты, хорошенько стукнув паникера, но Шейн спохватился раньше. Янки коротко, но очень емко накричал в ухо Холлу, что он с ним сделает, если тот немедленно не заткнется. Это помогло, хотя бы на время.
Во впереди идущей машине что-то неразборчиво прокричал Боцман, грузовики, гремя моторами, немилосердно скрипя передачами, останавливались один за другим.
- По машинам, все по танкам, - лейтенант как обычно даже не очень повышал голос, но каким-то волшебным образом перекрывал любой шум. А для тех, кто по каким-то причинам его не слышал, надрывался рыжий ирландский капрал, популярно пересказывая команду командира.
- Вперед! Вперед!
Угловатое рыло ближайшего «рвотодава» торчало совсем рядом. Поднялся легкий утренний туман, струившийся в мутном искусственном свете как потусторонняя болотная дымка. Он размывал контуры предметов, и громада танка казалась языческим жертвенником покрытым пеленой застарелой паутины. Мартин вздрогнул от витиеватого сравнения и подумал, что все-таки в излишних знаниях – зло и печаль.
Вообще-то «свиньи», как их еще изредка называли, официально именовались «тяжелыми транспортно-десантными танками Mарк IX». Они являлись материальным воплощением простой, но безусловно гениальной идеи - посадить атакующую пехоту на шасси высокой проходимости. Идея оказалась крайне востребованной с первых же месяцев войны, когда армии закопались в землю как мириады трудолюбивых кротов, а каждый дюйм пространства между ними простреливался многочисленным арсеналом человекоубийственных инструментов. Артиллерия могла сокрушить любую оборону, превратив ее в пыль и пульпу, в которой равномерно перемешивались хорошо измельченные земля, бетон и плоть. Но атакующие пехотинцы неизбежно выдыхались среди лунного пейзажа миллионов воронок, стремительно теряя скорость наступления и отдавая инициативу обороняющимся. Никакой спринтер, будь у него хоть стальные пружины в ногах*, не смог бы промчаться через всю оборонительную полосу. По мере развития гусеничного транспорта и насыщения войск танками, пехоту все чаще старались посадить на них, для быстроты и надежности перемещения. Все в этой задумке было хорошо, но как обычно, красивый и оригинальный замысел столкнулся с прозаической обыденностью.