Матрац сдвинулся в сторону. Моей первой мыслью было то, что она оттолкнула его прежде, чем попыталась подняться. Поскольку она была все еще жива. Она дышала. Или так мне показалось на первый взгляд. Затем, когда логическое мышление начало пробиваться через мой первоначальный шок — я начал спрашивать себя, какое дыхание могло заставить платье женщины вздыматься и опадать не только на груди, но и на всем протяжении от шеи до подола — ее челюсть начала двигаться, как будто она изо всех сил пыталась заговорить. Однако не слова появились из ее очень увеличенного рта, а крыса, которая пережевывала деликатес из ее языка. Вначале показался ее хвост. Затем нижняя челюсть широко зевнула, когда она попятилась, когти на ее задних лапах, впивались в подбородок для опоры.
Крыса шлепнулась на колени, и когда это произошло, огромный поток ее братьев и сестер хлынул из-под платья. У каждой было зажато в челюстях что-то белое — кусок ее юбки, или возможно ее трусики. Я бросил на них чемодан. Я не думал об этом — мой мозг кипел от отвращения и ужаса — просто сделал это. Он приземлился на ее ноги. Большинство грызунов — может и все — весьма ловко увернулись от него. Потом они устремились в круглую черную дыру, которую матрац (который они, должно быть, отодвинули своей общей массой) прикрывал, и мигом исчезли. Я достаточно хорошо знал, что это была за дыра; отверстие трубы, которая снабжала водой желоба в коровнике, пока уровень воды не опустился слишком низко и не сделал ее бесполезной.
Ее платье осело вокруг нее. Фальшивое дыхание остановилось. Но она уставилась на меня, и то, что казалось, усмешкой клоуна теперь было похоже на свирепый взгляд медузы Горгоны. Я видел, крысиные укусы на ее щеках, и одна из ее мочек исчезла.
— Боже милостивый, — прошептал я. — Арлетт, мне так жаль.
Твое извинение не принято, казалось, говорил ее свирепый взгляд. И когда они найдут меня вот так, с крысиными укусами на моем мертвом лице и обгрызанном нижнем белье под моим платьем, ты наверняка окажешься на электрическом стуле в Линкольне. И мое лицо будет последним, что ты увидишь. Ты будешь видеть меня, когда электричество поджарит твою печень и сожжет твое сердце, а я буду усмехаться.
Я опустил крышку и, пошатываясь, отошел к коровнику. Там мои ноги предали меня, и будь я на солнце, то наверняка, упал бы в обморок, как Генри прошлой ночью. Но я был в тени, и после того, как я просидел в течение пяти минут, свесив голову почти до колен, я начал снова приходить в себя. Крысы добрались до нее и что? Разве они не добираются до всех нас, в конце концов? Крысы и жуки? Рано или поздно даже самый крепкий гроб должен разрушиться и впустить живых питаться мертвыми. Это принцип мира, и не все ли равно? При остановке сердца и асфиксии мозга, наша душа или оказывается где-то в другом месте, или просто угасает. В любом случае, мы не должны там испытывать беспокойство, когда нашу плоть едят с наших костей.
Я двинулся к дому и достиг ступеней веранды прежде, чем мысль остановила меня: а что насчет подергивания? Что, если она была жива, когда я сбросил ее в колодец? Что, если она все еще была жива, парализованная, неспособная двигаться, как один из ее порезанных пальцев, когда крысы появились из трубы и начали свой набег? Что, если она чувствовала ту, что извивалась в ее удобно расширенном рту и начала…!
— Нет, — прошептал я. — Она не чувствовала это, потому что она не дергалась. Ни разу. Она была мертва, когда я скинул ее.
— Пап? — Позвал Генри сонным голосом. — Пап, это ты?
— Да.
— С кем ты разговариваешь?
— Ни с кем. Сам с собой.
Я вошел. Он сидел за кухонным столом в майке и трусах, выглядя ошеломленным и несчастным. Его взлохмаченные волосы, напомнили мне о проказнике, которым он некогда был, смеясь и гоняясь за курами вокруг палисадника со своим псом Бу (давно уже сдохшим к тому лету) следующим за ним по пятам.
— Хотел бы я, чтобы мы не делали этого, — сказал он, когда я сел напротив него.
— Что сделано, то сделано, и этого не исправить, — сказал я. — Сколько раз я говорил тебе это, сынок?
— Достаточно. — Он опустил голову на несколько минут, затем посмотрел на меня. Его глаза покраснели и были налиты кровью. — Нас схватят? Мы отправимся в тюрьму? Или…
— Нет. У меня есть план.
— У тебя был план, который не причинял ей боль! Посмотри, чем это обернулось!
Моя рука жаждала ударить его за это, поэтому я удерживал ее другой. Сейчас не время для встречных обвинений. Кроме того, он был прав. Все, что пошло не так, было моей ошибкой. За исключением крыс, подумал я. Они не моя ошибка. Но они были. Конечно, были. Если бы не я она была бы у печи, ставя туда ужин. Вероятно, снова и снова ругаясь из- за тех ста акров, да, но живой и здоровой, а не в колодце.