На письменном столе начинает звонить телефон, потому что я не хочу, чтобы Мамочка могла развлекаться с Роскошной больше, чем я. Мамочка ворчит, поднимается, идет к столу и снимает трубку.
– Да, – говорит она, вздыхая, потом обращается к Роскошной: – Это тебя.
Роскошная ошарашенно смотрит на нее.
– Я же говорю, тебя к телефону. Подойди.
Возьми трубку.
Роскошная вся дрожит. Она приближается к столу и берет трубку. Оттуда слышен мужской голос:
– Терри, это я. Как ты там? Все в порядке?
– Макс, – произносит Роскошная слабым голосом, – Макс, – и она разражается диким хохотом, потом неуверенно переспрашивает: – Макс?
– Как ты там, Терри?
– Макс, ты знаешь, где я нахожусь? Представляешь, что здесь происходит?
– В общих чертах представляю, – говорит Макс.
– Макс, что это за полицейский участок? Когда меня отпустят? Ты пытаешься что-нибудь сделать?
– Я пытаюсь спасти нашу семью, Терри.
– Макс… ты с ума сошел.
– Нет, но я в отчаянии. Я почти потерял тебя сегодня вечером, Терри. Помнишь, я умолял тебя не уезжать? До самого последнего момента я тебя уговаривал, потому что люблю тебя, Терри. И мне невыносима даже мысль о том, чтобы быть рядом с тобой во время этого курса лечения. Это окончательно расстроит меня. Но я не вижу другого способа спасти наш брак.
В его голосе слышится искреннее страдание. Зонтаг была в бешенстве, когда я сообщил ей это. «Что заставило тебя выдумать такого жалкого ничтожного подонка?»
Я пожал плечами. Она тронула пальцем нижнюю губу и сказала: «Начинаю понимать тебя. Твоя ужасная мамаша, мечтая превратить тебя в представителя среднего класса, полностью уничтожила в тебе способность к мужской солидарности. Она раздавила твой гомосексуальный потенциал. Какая жалость. Тебе не хватает силы в яйцах, чтобы выдумать мерзавца, достойного твоей собственной ничтожности».
Дай мне время подумать, Зонтаг. В моей голове – порочный Доктор.
– Нет у меня времени выслушивать все эти истории, у меня есть собственная жизнь. Позвони мне через неделю. Я все еще люблю тебя.
Но вместо этого Макс говорит:
– Я люблю тебя, Терри. В душе я все время с тобой, поэтому прошу тебя, помни: как бы плохо тебе сейчас ни было, кончится все хорошо. Мне пора.
А Роскошная шепчет в трубку: «Не бросай меня, Макс, не уходи, пожалуйста, пожалуйста, забери меня отсюда», потому что
Потому что Большая Мамочка уже сняла свою джинсовую жилетку и рубаху. И лифчик тоже сняла? Да, пожалуй, пусть эти гигантские шары танцуют свободно, пока она стягивает с себя юбку, башмаки, трусы. Никаких украшений. Она опять затягивает пояс юбки, откуда же у меня такая слабость к расстегнутым кнопкам? Ответ очевиден, ведь когда она стоит, расставив, раздвинув ноги, какое замечательное словечко, раздвинув, раздвинув ноги, Роскошная может видеть огромный треугольный куст светло-коричневого меха между ее висящим животом и глубокой щелью. Мамочка – блондинка, единственная на свете, у кого волосы на маленькой девичьей головке белые, словно известь, а мех внизу живота – золотисто-коричневый. И ее девичье личико расплывается в улыбке, когда правой рукой она достает из кармана юбки резиновую палку и мягко похлопывает ею себя по левой ладони. Заткнись, Зонтаг. На свете должна существовать хотя бы ОДНА такая лесбиянка. У Роскошной трясутся коленки, она вцепилась в телефонную трубку, как будто та способна защитить ее, и шепчет:
– Помоги мне, Макс, похоже, она собирается меня бить.
– Послушай, Терри, – мягко и поспешно говорит Макс, – этого не случится, пока они не покажут тебя доктору. Они ломают новых девочек постепенно, к тому же они знают, что ты моя жена. Тебя не будут пороть, пока не пройдет две или три недели, если ты будешь покорно исполнять все, что тебе скажут… Ты слышишь меня, Терри?