- Ах, мать твою!- тихо, себе под нос, повторил «хорек» и двинулся дальше.
Ветер снаружи усилился. Чем больше пряталось солнце, тем ниже опускалась температура. Мороз уже начал прихватывать щеки и уши острыми щипчиками.
- Эй, пошли давай!- прорычал Грегор,- Пошли, пошли!
- Сейчас, погоди.
Морс миновал третий саркофаг и уже было прополз мимо четвертого, как его внимание привлекло движение. Тот, кто лежа под плексигласовым куполом, ШЕВЕЛИЛСЯ.
- Постойте!- заорал Морс, вглядываясь в полумрак капсулы.
- Да пошли, я говорю!- повысил голос Грегор, посматривая на согласно кивающего Девида.
- Постой, мать твою!!! Здесь вроде кто-то живой есть!
2
Пальцы заплясали по клавишам компьютера.
Запрос. Ответ. Нет. Это было не то.
КРАЙНЕ ВАЖНЫЙ ЗАПРОС и нетерпеливое ожидание ответа.
Кто?
Желтый квадратик побежал по экрану, выводя буквы, слова, фразы…
«Неопознанная девушка. Примерно двенадцать лет. Мертва».
«Капрал Дейв Хикс. Личный номер: 6-5-321. Мертв».
«Бишоп, 341-Б. Синтетический человек. Личного номера не имеет. Не функционален».
«Лейтенант Элен Рипли. Личный номер: 04-56170. Жива».
Человек вздохнул с видимым облегчением и нажал клавишу распечатки данных.
Это не было анабиозом. Она уже поднялась из глубины криогенного сна к поверхности, но не открывала глаз. Просто не могла, Рипли казалось, стоит ей поднять веки, и голова разорвется от жуткой пульсирующей боли. Там, под черепом, находился огромный паровой котел. Он пыхтел, переполняясь влажным горячим паром, грозя взорваться в любой момент и разнести мозг на тысячи мелких кровавых ошметков.
Когда давление достигало критической точки, разум стравливал пар, возвращая Рипли в спокойную черную реку забытья.
И тогда она видела цветные, четкие, как кадр кинофильма, картинки.
Дои. Маленькая девочка…
- ОНА? -
в пестром платьице взлетает вверх на огромных качелях. Крохотные ладошки сжимают толстые веревки, привязанные к массивному толстому суку корявого дерева. При каждом движении качелей наверху раздается непонятный скрип, и сердце
- ЕЕ СЕРДЦЕ? -
замирает от какого-то восторженного, сладко-щемящего страха. Качели достигают верхней точки и на долю секунды зависают посередине между голубым зеркалом неба и зеленым ковром земли.
Там, внизу, стоит человек и машет ей рукой.
У-уууууууууух… И ветер свистит в ушах. И непонятно, то ли качели несут ее, то ли она тянет их за собой. И слезы катятся от прищуренных глаз по щекам и отрываются от лица где-то возле висков. И над головой чей-то голос.
- Давай, давай, тяни! Ух ты, глянь-ка, это же баба!»
Качели пошли обратно… А-аааааааааааииииииии…
- Заткнись, эй голик, давай сюда куртку, или она сейчас откинет копыта.
«Куртка? Какая куртка?»
Грохот. Грохотгрохотгрохот. ГРРРРРРОНГ!
Ей хочется закричать, завыть от дикой боли в голове. «Не трогайте меня, оставьте, оставьте меня в покое!»
Но… губы… Она не может разлепить губы…
Мороз. Страшный мороз. - Среди лета? -
Чьи-то руки подхватывают ее и несут, несут, несут. Шаг - голова влево. Боль. Шаг - голова вправо. Боль.
Люди - качели. Вверх. Уууух! Вниз. Боль. Темнота. И она падает, заливаясь смехом, с самой высоты. И снова туда же, к птицам. Огромным коричневым птицам. Так легко дотронуться до них - стоит только вытянуть вперед руки и почувствуешь под пальцами гладкие теплые перья.
Но нельзя. Опустился - смерть. Человек внизу машет рукой.
- ОТЕЦ? ДРУГ! -
Она пролетает мимо бородатого, расплывающегося в улыбке лица, и узнает его.
- ДАЛЛАС, ЭТО ДАЛЛАС! -
Он поворачивает голову, следя за ее полетом, и что-то говорит.
Что?
- Тут потребуется все. Я смотрю, она еле дышит -
Голоса сливаются в один длинный заунывный монолог.
О ком это? Что с ней?
Качели останавливаются, и Рипли пытается встать на ноги, но почему-то не может найти опоры. И тут же резкая боль в локте, от которой ее прошибает холодный пот, а тело дрожит как в лихорадке.
- Вот так, вот так, все будет нормально -
А Далласа уже нет.
Лишь черный силуэт на том самом месте, где он только что стоял. Словно вырезали кусок из яркой открытки и повесили ее на фоне черного бархата.
И от этого становится легче, слабеет боль в голове. Она становится все меньше и нереальней, пока не съеживается в красную точку. Вот эта точка, прямо в ее мозгу. Смотрит хищным глазом, наблюдает, ждет. Наверное, боль вернется. Только позже. Это хорошо, есть время подумать. Вспомнить то, что прятал в себе туман боли.
4
Он знал заключенных по именам. Помнил о каждом ровно столько, сколько содержалось в досье. Знал слабые и сильные стороны любого и умело пользовался этим. С кем можно обходиться жестко, кого поддержать. Все это, и многое другое, Джулиус Эндрюс держал в своей круглой лысой голове. Он был начальником тюрьмы вот уже двадцать шесть лет, и за эти годы изучил своих подопечных досконально.
Его плотная фигура казалась неказистой и рыхлой. Те, кто видел его впервые, легко могли купиться на покатые, отнюдь не широкие плечи, кругленький, нависающий над форменными брюками живот, мягкие сухие руки, рыхлое, как вареная картофелина, лицо и доброжелательную улыбку. Эта улыбка растягивала физиономию, когда Эндрюс беседовал с новоприбывшими. Настоящий характер тюремщика отражался в глазах. Жесткие и холодные, словно два кристалла льда, острые и пронизывающие, как два маленьких буравчика, они впивались в лицо собеседника, и не было никакой возможности стряхнуть с себя этот взгляд. Все, кто попадал в немилость, могли ставить на себе крест. Таких он любовно заносил в
свой «черный» список, а уж бить Эндрюс умел. Знал в этом толк. Точно мог предугадать момент для того, чтобы сбить человека с ног. Заключенные его не любили. Нет. Не любить - значит не питать любви. А к Эндрюсу не просто не питали любви. Его ненавидели. И, ненавидя, боялись. Тюремщик на «Ярости» - царь и бог. Он вершит свой суд, и никто не в силах помешать ему.
Лишь один человек на этой всеми забытой планете мог противостоять Эндрюсу. Этого человека звали Диллан. И если Эндрюс был богом зла, то Диллан - богом справедливости. Он мог награждать и карать, это воспринималось как должное. Эндрюс ненавидел Диллана и в былые времена убил бы его. Но сейчас это стало настоящей проблемой. Убив справедливость, тюремщик убил бы себя, ибо тогда заключенные разорвали бы его на части. Эндрюс знал это и не сомневался, что так и будет.
Диллан - высокий, сильный негр - производил странное впечатление. Очки, мягкие печальные карие глаза и разноцветные - верхняя темно-коричневая, нижняя розовая - губы, создавали ощущение очень доброго, всегда готового принять чужую беду, как свою собственную, человека. Так и было. Но, вместе с тем, все знали, что Диллан очень жестокий человек. Едва ли не жестче самого Эндрюса. За свой первый год отсидки негр умудрился заставить троих самых «крутых» ребят поверить в Бога. Еще через год таких стало в семь раз больше, через два - рядом с Дилланом стояли уже тридцать шесть заключенных. Негр не заблуждался на счет того, что они все ДЕЙСТВИТЕЛЬНО веруют, но, как бы там ни было, эти люди доверялись ему, испытывая от общения с Дилланом какое-то непонятное облегчение.
Именно в те годы, когда он появился в тюрьме, волна насилия и гомосексуализма пошла на спад. И вряд ли нашелся бы хоть один из этих - сегодняшних - двадцати пяти, кто хотя бы раз не шептал про себя: «Спасибо тебе, Господи, за то, что ты послал мне этого человека!»