ГБ: “Хах”
***
Последний раз Глебский выходил на улицу неделю назад. И вроде бы прошло совсем немного, но носки ботинок уже утопали в пористой массе, которой продолжало обрастать всё вокруг. Запах стоял, скорее всего, не менее отвратительный, чем ощущение, с которым приходилось елозить подошвой при каждом шаге. Но надо отдать должное безымянному народному умельцу, что прошёлся лопатой по центру переулка, очистив асфальт от болтуньи. “Какой бы подарок не преподнесла судьба, наши во всём найдут толику юмора,” - не без усмешки подумал Даниэль, вырулив на серую тропку.
От каждого движения его брезентовый комбинезон разрезал тишину ломаным шуршанием. И тут уже сложно было сказать, нервировало это Глебского или нет, потому как тишина над городом стояла воистину гробовая. Её хотелось чем-то разбавить. Может быть заливистым лаем собаки или плачем ребёнка, которому мама не купила леденец. Чем-то живым и естественным, но не этим монотонным, почти механическим шумом. Пожалуй, в такие секунды мужчина мог признать самому себе, что в человеке на самом деле сидит глубинная потребность в социуме. Это даже не касалось пинты пива в баре со старым корешем или сладострастных утех с молодой девицей, но шума жизни. Своего рода колыбельной, сплетённой из тысяч звуков цивилизации, на которые человек никогда не акцентирует внимание, пока те не утихнут. Погружённый в мысли он запоздало услышал под ногами хруст, но когда остановился, чтобы посмотреть вниз, на лице само собой заиграло отвращение - под размазанной жёлтой кашей виднелось сочленение женского запястья. От тяжелого веса кости, потерявшие былую твёрдость из-за активности грибка, рассыпались в труху, а лежащие ранее под его покровом скрюченные пальцы орлиными когтями вылезли наружу - Даниэль наклонился, чтобы снять с безымянного обручальное кольцо. Не бравое это дело - воровать у покойников, но золото и деньги им уже ни к чему, а вот живым теперь без этого сложно. И не смотря на то, что Глебский водил дружбу с Боровиком, тот мог без зазрения совести сослаться на ограниченность товара и озвучить сумму раза в два - а то и три - больше действительной. Не зря его прозвали “жидом”. Хотя надо сказать спасибо, что как-никак он помогал мужчине избежать встреч с вольными шайками, у которых явно свербило в одном месте от желания кого-нибудь унизить или убить. По этой же причине на улицах часто можно было встретить наполовину сбитых арматурой покойников, которые давно иссохли и вроде бы уже ничем не могли помешать отморозкам. Тут уж о живых, просто оказавшихся не в том месте, можно даже не упоминать.
Кольцо мужчина убрал в нагрудный карман к остальным богатствам. Потом для достоверности похлопал боковой на штанах, чтобы убедиться - нож на месте. За эти месяцы он воспользовался им всего несколько раз, но что-то внутри подсказывало, что сегодня придётся вновь взять в руки увесистую рукоять. Тем не менее это ощущение не предвещало ничего плохого и, переступив через останки, Глебский продолжил шагать в направлении перекрестка, где можно было свернуть на широкую улицу. Там его ожидала пожалуй самая неприглядная из всех картина: бескрайний поток застывших машин, в которых, словно в капканах, сидели люди. Он не любил такие скопления и этим был продиктован выбор ночлежки - каморка, спрятанная в переплетении дворов, из которой не видно дорог. По этой же причине Даниэль намеренно удлинял путь до Боровикова, чтобы как можно меньше петлять между неподвижного железа. Наконец, он прошёл через низкую арку обшарпанного дома и нырнул в “нерест”. Слово плохо подходило к ситуации, но Глебский не мог отвязаться от аналогии: людей словно несет поток, а они следуют за ним, чтобы потратить последние силы на размножение и умереть, как умирает горбуша. В какой-то степени это было так, ведь помимо инстинкта самосохранения, людьми правил второй, не менее сильный - инстинкт размножения. И не было сомнения, что выжившие рано или поздно, поддадутся ему с мыслью: “Я-то умру, но мои дети будут жить, а человечество заимеет шансы начать всё с начала”. Мизерные и необоснованные, потому что болнунья везде, и от этого не спасут даже розовые очки.
Обогнув губчатый мерседес, мужчина столкнулся лицом к лицу с мертвецом и отшатнулся, уткнувшись спиной в мягкую поросль грибка на боку очередного автомобиля. “Твою ж,” - выругался он. Кроме того, что его брезентовый комбинезон имел биостойкую пропитку, прямой контакт с заразой был не особо опасен - она проникала через дыхательные пути или через раны на коже, - но по спине Глебского всё равно расползся неприятный холод. Мужчина хотел бы объяснить это тем, что вляпался в жёлтую кашу, только больше виноват был застывший перед ним человек. Живой. И он говорил. Голос казался тихим, прерываемый протяжным хрипом, который время от времени трансформировался в натужное сипение. И Даниэль с ужасом наблюдал, как подрагивают жёлто-кровавые губы, когда изо рта выходит единственное слово: “Элим, Элим, Элим”. Не было никакой надежды, что человек сохранил хоть крупицу сознания, как не было и объяснений тому, что его тело продолжало выполнять какие-либо команды. Грибок высасывал из несчастного соки не менее трёх недель, и это подтверждалось мумифицированной, ссохшейся кожей на руке, которую человек выставил в сторону, будто стремясь взять чужую ладонь.