– То-то же! – сунув в руки Ерошкина В.П. помятую бумагу, лейтенант быстро запрыгнул в кабину грузовика.
– Печати нет, слышишь сынок, печать хоть какую-то поставь, – кричал ему вдогонку председатель. Но автомобиль с молодым сердобольным военным уже мчался прочь, оставляя за собой клубы пыли.
– Да за что мне такое! Это же расстрел на месте! Хоть бы печать какую поставил! Что мне с ними делать? – сокрушался он, глядя на японцев, лежащих на плащ-палатках на земле.
– Семёныч, созывай всех! Решать будем, что делать и как дальше жить придётся, – отправил председатель однорукого рыбака ударом старой рынды собрать малочисленный народ посёлка.
Посёлок всего-то насчитывал несколько жилых домов. Совхоз развалился, так как выходить в море было некому. Мужчин на войну забрали, кто смог вернуться, раненым были или без руки, или без ноги.
Жители посёлка, в основном женщины да дети. Жили тем, что чинили сети для соседнего рыбсовхоза, который находился в двадцати с лишком километрах от «Востока». Женщины, жёны рыбаков, выросшие у моря, сами ставили сети на уцелевшем барке, чтобы хоть как-то прокормить себя да своих многочисленных детей.
– Ну что мне с вами делать? Самим жрать нечего, бабы с ног валятся, чем вас выхаживать? – пока люди собирались к неказистому зданию правления, всё причитал председатель.
Один японец умер к концу собрания. Оставшихся двоих пленных решено было поселить у поселковой учительницы Надежды. Она москвичка, учёная, и только у неё один пацанчик, да и то большой уже, смышлёный.
Так в избе, доставшейся Надежде после смерти престарелой тётки свёкра, появились больные японские военнопленные. Надежда приняла решение собрания молча. Ей ли, жене репрессированного, самой живущей здесь на птичьих правах, отказываться от решения правления, которое Ерошкин зафиксировал протоколом общего собрания. Решили, постановили, значит, обсуждению не подлежит.
– Не переживай, Надюха, помогу, чем смогу, – успокоил её председатель, после того, как всем миром перенесли больных «япошек» в дом Нади, и женщины, подсуетившись, принесли кто что смог из своих скудных запасов.
Надя сама не поняла, почему и как, без лекарств, можно сказать, на одной горячей воде и травках мужчины пошли на поправку. Видно, скудная еда, которой кормила их Надя, была всё-таки лучше той, которую они получали раньше, да и долгий сон и покой сыграли свою роль.
Или, может быть, помогло то, что Ичиро, очень приглянувшийся Наде, иногда что-то доставал из глубокого внутреннего кармана своего кителя и в стороне от посторонних глаз аккуратно это что-то скоблил ножом. Получив от этого процесса немного белёсого порошка, он понемногу, в мизерных долях подсыпал его в тёплое питьё не только себе и товарищу по несчастью Тадаши, но и доброй миловидной хозяйке с её сыном. Над чем японец колдовал, Надя не знала, а подглядывать не хотела. Но в первый раз попробовав сухой порошок на вкус и поняв, что он безвкусен и безопасен, она успокоилась и больше не обращала внимания на загадочные действа стройного, хотя и очень исхудалого квартиранта.
Как бы там не было, к весне мужчины ожили, пообвыклись, стали смелее и ещё чаще кивали головами в знак благодарности за любую маломальскую помощь, оказанную им Надей и её сынишкой. Чаще стали лопотать что-то на своем, непонятном Наде языке. Вскоре первого выздоровевшего японца по имени Тадаши, уже выходившего на улицу, забрала к себе в помощники по хозяйству крепкая на руку и слово солдатка Нюра. Однажды она заглянула в дом к Наде.
– Ух-ты! Праздник что, какой? Хлеб печёшь? Запах по всему посёлку. Муку где достала? – с румянцем на щеках от появившегося весеннего солнца, а возможно, и от пригубленного винца, настоянного на сухой полыни ещё прошлой осенью, спросила Нюра.
– Нынче свекровь со свёкром приезжали. Муки немного привезли. Вот побалую больных, а то совсем отощали. Не поедим вволю, так хоть понюхаем.
– Хорошие они у тебя, – сказала Нюра, искоса бросая взгляд на сидевшего на кровати Тадаши.
– Это ты о японцах? – заметив её интерес, улыбнулась Надежда.
– И о них тоже. Я говорю, свекровка твоя со свёкром старенькие совсем, а ездят. Не забывают. Помогают. Внука любят.
– Твоя правда. Очень хорошие люди. Никогда не забудут. Митьке завтра десять стукнет. Вот и привезли побаловать внука, подарков навезли. Он и рад.
– Да смотрю, не скучно тебе. А Митька-то твой всё с японцем да с японцем. Прямо не разлей вода. Смотри, папкой признает.
– Нюр, ну что ты несёшь?
– Да ладно вижу, и тебе он по нраву. Я бы и сама от такого папки не отказалась.