И прошла девка-то. Верно магистр угадал: не ведала про хворь свою ничего. Или не соображала просто.
А на третий день туман вкруг града исчез, будто и не было его. Ликовал магистр Эниох, ровно Солнце улыбнулось ему. А кто про девку хворую знал, те ходили смурные, как осенний дождь. Потому что не дело затеял мастер Света - столько душ людских загубить. Добро б ещё на очистительном огне - к самому Творцу в руки лечь. А так, погибать дурной смертию... да, может, и не все там грешны? Неужто на весь город ни одного солнцепоклонника не найти? А дети малые? Те, кого по монастырям можно раздать, в праведной вере взрастить?
Но магистр Эниох всё разъяснил: град сей - искупительная жертва земли нашей за тяжкие грехи перед Творцом, ибо опорочен сладкими речами Луны, улещён посулами неверными. А меж тем младенец каждый - для Белого Волка праздничный пирог. Но не нажратся ему впрок кровушки людской. Седмица пройдёт: и не останется в городе ни старого, ни малого, если только не догадаются девку сразу же спалить. Да кто костёр ладить будет, кто из них такое умеет? «Добрый люд», тот, что заветы Света забыл? Или сам вампир? А коли и решится кто - так чистое пламя изнутри вампирье заклятье разорвёт, займутся тогда и наши огни, со всех сторон город языками Света лизнёт.
Умён да хитёр был Эниох.
Умён да хитёр. А ещё смел - в числе первых через две седмицы в город вошёл. Не через ворота, знамо дело, взорвали стену-то. Тем же олтенским огнём. На девятый день уже купол вампирский над Белгородом зник. Ван Тирриен то объяснил: ослабели Эрминиды от глада да мора. Хвороба вампира не берёт, но ежели кто заражён чёрной смертию, не может нетопырь уже его есть, извергнет из себя кровь, и ослабнет, и будет сил лишён.
И я за ванн Тирриеном пошёл, ибо зело любопытен был, а пуще всего девку ту не мог позабыть, очи чёрные, как ночь, и что-то такое... ровно искры в них.
Не нашёл. Пуст оказался град и узкие улочки его, по которым наши кони цепочкой расползлись. Ни живых, ни мёртвых не видно нигде. «Стаскивают трупы куда-нибудь», - говорил магистр. А мне уже всё одно.
Но вот и до площади добрались. Круглая, что твоя луна. Точь-в-точь как те, на которых низших Лунных жгли.
А тут посеред трон стоит резной, чёрный. А на троне вампир сидит. Ростом высок, ликом остёр, волосом бел. А глаза - аки рубины горят. Сам князь Эйзенхиэль.
О чём вампир с ванн Тирриеном промеж собой речь вели, я по малолетству и убогости не уразумел. А только магистр меч серебряный, заговорённый, из ножен выхватил, да Охотникам на князя рукой махнул: навались, мол. Вампир как сидел, так и сидит, щёку только кулаком подпёр. Вишь, интересно ему, что дале будет.
Охотники стоят, с ноги на ногу мнутся. Да и я тож... то схвачусь за арбалет, то снова отпущу. Взревел тогда Эниох, и сам на князя пошёл. Да не тут-то было.
Белгородцы на площадь высыпали. Худые, бледные, но при оружии все как один. И девки тож. И, что самое-то чудное, метки чёрной смерти нет ни на одном. Ровно растаяла черноокая, за ворота вошед - нету во граде чумы, и не пахнет даже. Почто тогда князь купол чародейский сымал да во град нас пустил? Верно, мудрил магистр, да сам себя в пастку заманил. С каждого окошка, с каждой кровли стрелец следит: у кого лук, у кого арбалет, а у кого и посох. Тот, у которого в навершии рубин горел, и крикни:
- Стой, где стоишь.
Остановился ванн Тирриен - прямо в грудь ему маг рубином светит. Не убоялся Эниох и слово взял. Про Охотников, про Свет, про мир и про долг каждого из людей. Да только не дал ему чародей до конца речь довести, на пол-слова оборвал:
- Кто тебя сюда, Охотник, звал? Белгород - вольный град, вашим не чета. Торгует с кем хочет, привечает кого хочет, храмы возводит, какие магистрат постановит. Ты и орден твой нам не указ.
Аки зверь Эниох взрыкнул:
- Вестимо дело, крови твоей вампир уж испил! Вот и хулу на Охотников твоими устами Тьмы воинство речёт!
Только собрался чародей слово сказать в ответ, да Белый Волк его остановил:
- Будет уже. Вечереет, не всю ночь нам тут сидеть. Бой.
Составили круг. Охотники да Белгородцы вперемеж стоят, хмурые да злые. Вышел из башни чародей, да магистр на него уж не глядит.
- Тебя, Дитя Ночи, вызываю я на бой. И да примет Творец после гибели чудовища души малых сих, кого ты словами сладкими обольстил.
Только князь не встал.
- Молод ты, Эниох. Не по когтям я тебе. И мне от того чести не будет. Но коли уж тебе нужен вампир...
Солнце-Творец площадь красным залил. И из земли, из тени пещерной, из-за трона княжеского, выступил Эсмунд-зверь. Чудищам всем отец, смерти скорой на челе его венец. Эрминидов из третьей ветви поросль черна, листья остры, очи красны, слюна горячая с зубов каплет, землю прожигает. Кинулся к магистру Эниоху Эсмунд-зверь, и бились они час, и бились два, и ни один не мог победы одержать. Но закатилось Солнце Красное, Белая Богиня на небо взошла, да посеребрила раны Эсмунд-зверю, и затянулись раны те, а у магистра как текла из порезов жарка кровь, так и далее течёт. Одолел ван Тирриена молодой вампир, далеко серебряный меч отлетел. Стон по стану Охотников прошёл. Думал уж Эсмунд шею магистру свернуть, да князь ему подал особый знак. Эсмунд кивнул, зубы в вену яремную вонзил. Закричал Эниох криком на тысячу глоток, а князь меж тем Слово сказал. И пало то слово на магистра, и не стало крика у него. На колени ван Тирриен встал, прах у лап звериных облобызал, слезами залился. В верности клянётся, да ласки у Эсмунд-зверя просит.