- Как твои родители?
(хотел спросить совсем о другом, однако, в последнее мгновение передумал).
Лена бросила на него слегка удивленный взгляд, потом ответила:
- Мама в порядке. Только старенькая уже совсем. Отец… Надеюсь тоже. Хотя я не видела его лет тридцать.
- Извини… - Радик инстинктивно взялся за дужку и поправил очки.
- Совсем не в чем извиняться.
Но Радик опять почувствовал нахлынувшую медвежатость. Перед глазами появился небольшой ярко-зеленый луг, и за ним - густая и мрачная лесная опушка. В высокой траве – он, в серых широких брюках, коричневой охотничьей куртке и темном картузе. В руках – ружье с длинным светло-серым и блестящим стволом. Он насторожен, фигура подается вперед, ноги чуть согнуты в коленях. Поворачивается к зрителю (при этом оказывается почему-то рыже-бородат), подносит палец к губам – «тише!» - и озорно подмигивает. В лесу - рев. Листва деревьев колышется. Появляется косолапый, бурый и огромный. Радик поднимает ружье, стреляет.
- Я хотел тебя спросить…
- Да, спрашивай…
- Какие фильмы ты любишь? - Радик продолжал свою игру с главным вопросом, болтающимся в аквариуме его мозга, подплывающим уже к самой поверхности, но тут же снова ныряющем в глубину.
Лена неопределенно подняла брови:
- Разные фильмы люблю. Старое советское кино очень люблю. Французское… Альмодовара…
Перечисление режиссеров и названий фильмов. Радик одобрительно кивал.
- Я хотел тебя спросить… - Радик улыбался.
- Спрашивай… - Хитро улыбалась в ответ Лена.
- Почему ты пошла работать в школу?
- Все те же юношеские идеалы - делать мир лучше, начинать с себя и с окружающего. Воспитывать детей, учить их прекрасному. Может быть не глобальный способ изменить этот мир в масштабе планеты, но на том маленьком участке, где я могу применить свои таланты - самый надежный.
- Бытовые школьные реалии не разрушили твои идеалы?
- Нет, как они могли их разрушить? Я никогда не строила иллюзий, что будет легко. Идеалы могут быть потеряны не из-за внешних обстоятельств, а только из-за каких-то внутренних изменений.
- Внутренние изменения – разве обычно не ответ на внешние обстоятельства, и не адаптация к ним?
- Наверное, бывает и так. Но иногда просто хочется отказаться от своей личности, от всего того в себе, что выстроено, создано за многие годы. Поменять все на случайность…
Они пили вкусное вино, ели вкусную еду. Окружающее пропитывалось чувством уюта.
Потом Лена рассказала про тромбониста:
- Когда мне было двадцать пять лет, я познакомилась с музыкантом – тромбонистом из симфонического оркестра. Не просто тромбон… Тромбон-тенор… Тромбонист был красив, задумчив, инфантилен и пуглив. Наши отношения продолжались восемь лет, за которые его чувства ко мне так и не смогли победить его пугливость. И когда я поставила ребром вопрос о будущем, он испугался настолько, что исчез…
- Ребро Адама… Любите же вы, женщины, ребра…
Лена непонимающе улыбнулась.
- Это так… - неопределенно взмахнул кистью Радик, - какие-то словесные ассоциации…
Он смотрел на Лену, и понял главное, что изменилось в ней по сравнению со школьными годами (при том, что черты лица и даже фигура почти не изменились). В образе Лены-школьницы всегда была какая-то влажность. Влажные ладошки, влажные губы, влажные глаза. Сейчас эта влажность как будто испарилась, хотя и не до конца. В Лене-учительнице все стало суше и сдержаннее.
«Я хотел тебя спросить… Помнишь ли ты один момент в школе, как я однажды взял тебя за руку на какой-то школьной линейке?»
«Да, помню. Мы тогда, по-моему, пели в хоре и стояли рядом. Я удивилась и очень разволновалась».
Было так легко это спросить… и получить от Лены ответ. Радик чувствовал эту легкость и не спрашивал…
Официант принес счет. Радик быстро глянул на цифру «итого» и инстинктивно потер горло. Сумма была невероятно, необъяснимо большой. И таких денег у него с собой не было.
Оставивший счет официант тактично отошел к своему буфету с посудой и оттуда предупредительно смотрел в сторону их столика. Смущаясь перед Леной, Радик все-таки решил спросить о грубых цифрах, с холодным наглым эксгибиционизмом демонстрировавших себя Радику с идиотского счета.