- Долго рассказывать, мам. Не по телефону… При встрече расскажу как-нибудь, - Лена не могла сейчас говорить. Ее мелко трясло, и она опять не понимала, почему так остро реагирует на услышанное. Она поторопилась закончить разговор (вышло скомканно и неловко) и повесила трубку.
Нерождённый ребенок… Возможно, ее сестра или брат… Почему сейчас, сорок лет спустя - если не больше - это для нее важно? Она могла никогда не узнать об этом. И если бы не узнала – что изменилось бы? И главный вопрос – влияет ли то давнее событие, поступок, совершенный ее родительницей, на ее жизнь и судьбу? Может ли изменится это влияние в зависимости от того, знает она о том поступке или нет? Множество вопросов теснились в ее голове, и она понимала, что ни на один из них никогда не получит однозначного ответа. Что все это беспокойное роение в ее голове невозможно разрешить каким-либо логическим способом.
Лена сделала глубокий вдох. Ее все еще немного трясло и морозило. Она достала из шкафа бутылку красного вина и набор для глинтвейна. Вот что давно ей было нужно! Включила плиту, поставила на конфорку небольшую кастрюльку, налила в нее вино, бросила специи, помещала. На кухню ленивой походкой забрел вальяжный Васька. Потянулся, медленно зевнул – и одновременно с зевком то ли пискнул, то ли мяукнул. Лена с радостью схватила кота, прижала его к себе – мягкое тепло этой флегматичной пушистой зверюги тоже было ей так кстати сейчас!
К завтрашнему дню нужно было еще проверить тетради шестого «Б». Но ужасно не хотелось. Не сейчас. Встанет завтра пораньше. Или на уроке у шестого «А» даст им какое-нибудь самостоятельно задание, а сама в это время проверит «Бешников». Жалко, что завтра нет окна – как раз для такого случая. Но у нее уже были свои профессиональные приемы и хитрости, и одна из самых необходимых из них - как уметь дать себе передышку даже тогда, когда ничего не успеваешь.
Разомлевший в ее руках Васька заурчал, полуприкрыл глаза, оставив хитрые щелочки, из которых на нее уставились снисходительные сузившиеся зрачки. Как будто говорили: «Чё ты, мать, все беспокоишься? Ложись, как я, и урчи… И все будет пучком… О чём вообще тревожиться?»
- Да, ты знаешь, конечно, - вслух проговорила Лена, продолжая ласкать кота, - все ты знаешь… Постиг свое дао и свою нирвану… Знаешь теперь все истины - что не о чем беспокоиться в этой жизни. Что всегда тебя накормят, всегда приласкают. И что еще нужно? Чего еще хотеть? Не то, что мы, людишки. Бежим все время куда-то, к чему-то стремимся, о чем-то беспокоимся…
С котом и бокалом глинтвейна она прошла в комнату. Взяла лежавший на диване телефон – проверить сообщения. Смс от Радика:
«Привет! Как у тебя прошёл день? Как «Детство» Толстого?»
Лена отпила глинтвейн. Позвонить сейчас Радику, пригласить его в гости, соблазнить, заняться с ним любовью, провести ночь в его объятиях… Ведь он приедет. Будет, мило смущаясь, подыскивать темы для разговора, бормотать какую-нибудь чепуху…
Неясная и странная картинка с рисованным эмбрионом в матке вдруг возникла перед глазами. Пуповина, большая голова, тонкие ручки… И снова внутри все вздрогнуло, дернулось и опустилось.
Почему не хоронят выкидышей и абортированных детей? С маленьким могильным холмиком и надгробием над ним? Она бы тогда поехала на эту могилку, постояла рядом, положила цветы, поставила свечку. Она бы дала ей или ему имя. Просила бы у нее или него прощения за то, что живет, а ей или ему не оставили возможности родиться и жить. И тогда… Что тогда? Тогда все было бы по-другому… Она не смогла бы никому объяснить, почему. Даже для себя не могла сформулировать это какими-либо логическими умозаключениями. Но она это чувствовала, ее наполняла бесконечная уверенность – все было бы по-другому.