- Кир, - окликнула она меня в спину, - мы в конце месяца собираем за уборку. Ты уже две недели тут живёшь, так что рублей сто заплатить надо.
- Хорошо, - кивнула я, не повернувшись.
Вернувшись в комнату, решила позвонить Кириллу. Узнать, что происходит дома. Трубку он взял не сразу, сказал, что мама вчера весь день плакала, толком ни с кем не разговаривала, но сегодня вышла на работу, так что он дома один. Отчим уехал на рыбалку.
- Папа сказал, чтоб мама больше не ездила к тебе.
- Почему?
- Я не знаю.
- А что мама?
- Ничего. Они поругались вчера, мама обвиняла папу, что ты ушла из дома по его вине, что он "выжил" тебя, как она сказала. Снова стала грозить разводом, но утром они помирились.
- Значит, сейчас всё нормально?
- Кажется, да. Кир, ты придёшь к нам?
- Посмотрим, - прошептала я, снова чувствуя, как начинает дрожать голос. - Звони, если что случится, хорошо?
- Конечно. Пока.
- Пока, Кирилл.
Попрощавшись, я долго сидела, думала. Как быть дальше? Что будет дальше? Дома снова случился скандал. Из-за меня? Из-за моего ухода? К какому выводу могла прийти мама? Что значило её "больше я в твою жизнь лезть не стану", "живи, как хочешь"? Может, стоило сходить вечером домой, помириться? А смысл? Какой в этом смысл? Ведь снова всё повторится. Наверно, есть в жизни ситуации, когда не существует решения конфликта. Здесь просто нужно кому-то отходить в сторону. Я не хотела быть помехой в нашей так называемой семье, не хотела, чтоб из-за меня происходили споры, ссоры. Да, это мамин выбор, это её муж. Человек, которого она любила. Если мама и впрямь надеялась на то, что всё у них может быть по-человечески, то почему бы нет? Может, думала я, отчим действительно поменял к ней отношение? Может, не будь меня поблизости, из них троих всерьёз может получиться хорошая семья? В таком случае мне оставалось одно - поступить так, как казалось более разумным.
С институтом сомнений не осталось. Я решительно настроилась на то, что, как бы в дальнейшем ни сложилась моя жизнь, продолжать учиться я не стану. Нужно было сходить в деканат написать заявление. А что потом? А потом - неизвестность. После разговора с мамой желания и смелости рискнуть снова поступить в Литинститут у меня не осталось. В самом деле, зачем? Я год не могла вытащить из себя ни одной путной мысли, на что тут можно рассчитывать? На удачное стечение обстоятельств? Чудо? Везение? Не глупо ли? Если год назад я не сумела поступить с подготовкой, то чего ждать от второй бездумной, слепой попытки? Тогда что? Подкопить денег и уехать в Питер к Саше? А ждала ли она меня? После новогоднего сообщения она не давала о себе знать. Однажды я решила позвонить по тому номеру, но вместо гудков, услышала: "Абонент вне зоны доступа". Я корила себя за то, что зимой не уехала вместе с ней, что отказалась от подаренного билета. Что струсила, оказалась слабой перед серьёзным поступком. Так всю жизнь было. Отсюда, видно, вытекали мои проблемы. Струсила вовремя признаться в чувствах Климту, струсила на вступительном экзамене, в результате пожинала плоды своих антистараний.
Поговорить было не с кем. Может, имея я рядом человека, трезво смотревшего на вещи, нашла бы какое-то решение, но рядом не было никого. Лишь шумные соседи да насточертевшие собственные мысли, от которых куда ни прячься - всё равно будешь связана.
Тем днём я с утра до вечера провалялась в кровати, усердно пытаясь настроиться на "Хлеб с ветчиной" Чарльза Буковски, однако, как ни старалась, мысли в голове звучали громче, отчётливее книги. Мне было близко творчество Буковски, близок в понимании его грязный реализм, который большинством принято осуждать за огромное количество брани, пошлости, дерьма, и "Хлеб с ветчиной" являлась одной из любимых книг, но даже этот факт тем днём не стал значительным аргументом против навязчивого самокопания. Читала фрагмент о том, где главный герой, Генри Чинаски, наблюдает за тем, как приятели натравляют оскалистого бульдога на белую кошку с целью посмотреть, как тот разорвёт её, и вновь вспоминала ссору с мамой, хотя данный эпизод был не самым значимым, в моём восприятии он значился как один из самых сильных в романе. Не столько потому, что показывал безжалостное, жестокое отношение человека к животному, а слабость одного существа перед напором толпы. "Я испытывал гнусное чувство, оставляя кошку на растерзание. Можно было попробовать спасти ее, но я знал, что люди будут мешать мне. Дело в том, что этот котенок противостоял не только бульдогу, он противостоял Человечеству". Действительно, что такое маленький котёнок против всего человечества?
Я уже второй день не ела, не пила, да и не особо хотелось. Холодильник был пуст, в шкафу - лишь зачерствевший хлеб, сахар, соль, пакетированный чай и остатки макарон. Но ни идти в магазин за продуктами, ни что-либо готовить желания не возникало. Единственное, чего мне хотелось, - спрятаться. От себя, от мира, от грызущей изнутри боли. Куда двигаться дальше? В каком направлении? С какой скоростью? Чего ждать от завтра? От послезавтра? Всё было затуманено паршивыми, скотскими обстоятельствами. Или, если сказать в стиле Буковски, моя жизнь превращалась в одну сплошную хуйню. Грубо? Да. Антилитературно? Нет. Что такое литература (конкретно художественная)? Отождествление действительности. Глупо было бы убеждать кого-то в том, что наша реальность по большому счёту лишена матерной речи. Она есть. Это часть нашей жизни, и если уж показывать реальность, то не частично, а полностью сдирать с людей шелуху лжи и лицемерия, которой мы прикрываемся. Не нелепо ли натягивать маску высшей интеллектуальности, благородия, культуры и нравственности, утверждая, что литература не терпит брани, а если она содержится, значит, это не литература, после чего пускать эту самую брань в ход в общении с близким кругом знакомых? Отсутствие лицемерия - основная черта, позволившая мне уловить связь с Буковски да и вообще с миром не мягкотелых писателей, не страшащихся выражать мысли прямо, без розовых соплей и ажурной вуали. К чему пытаться создать словами совершенный утопичный мир, которого у нас никогда не было и не будет?
Доказательством чему послужил очередной инцидент в общаге, случившейся ближе к вечеру. Что-то полетело, что-то загремело, тёть Инна издала истеричный вопль, на помощь прибежал ребёнок со словами: "Пап, не надо! Пожалуйста, не надо!", закричала соседка с просьбой бесноватого мужа остановиться. В какой-то момент я перестала понимать, где нахожусь, кто все эти люди. Меня уже не удивляла церемония побоев, я научилась относиться к этому как к чему-то вполне приемлемому, не экстраординарному. Ну бьёт и бьёт. Раз люди продолжают после этого жить вместе, выходит, и того, и другого это устраивает. Может, женщины удовольствие от этого получают? Я не могла уяснить, как можно спать с человеком, способным позволить себе замахнуться на тебя, пнуть, разбить голову, губы. Как? Какую выдержку нужно иметь? О каких чувствах может идти разговор? О какой семье? Идиллии? Непонятно. И вероятно, куда ни уходи, куда ни прячься, везде развернётся одна и та же картина, потому что общество такое. Менталитет у нас такой. Жизнь такая. Жизнь, которую мы сами построили.
- Уебывай! - кричала в истерике тёть Инна. - Ты мне тут нахер не сдался! Моя комната, я вот этими руками на неё пахала, пока ты на шее моей сидел! Ни гроша на неё не заработал! Видеть тебя не могу!
- В пизду всё! Давно уж пора было съебаться. Только учти, что ни один нормальный мужик жить с тобой не станет.
"Мои личные дела оставались все так же плохи и беспросветны, что и раньше. Можно сказать, они были такими со дня рождения. С одной лишь разницей -- теперь я мог время от времени выпивать, хотя и не столько, сколько хотелось бы, - читала я у Буковски, стараясь не вслушиваться в лившуюся из коридора грязь. - Выпивка помогала мне хотя бы на время избавиться от чувства вечной растерянности и абсолютной ненужности. Все, к чему бы я ни прикасался, казалось мне пошлым и пустым. Ничего не интересовало, совершенно. Люди выглядели ограниченными в своей осторожности и щепетильной сосредоточенности на повседневных делах. И мне предстоит жить с этими уебищами всю оставшуюся жизнь, думал я. Господи, какое скопище ног, рук, подмышек, ртов, хуев, пизд и жоп. Они срут, ссут, болтают, и все они не стоят кучи лошадиного навоза. Девушки выглядели привлекательными, но только на расстоянии. Солнце просвечивало сквозь их легкие платья и радужно сияло в волосах. Но стоило только приблизиться к ним и прислушаться к их мыслям, лавиной сыплющимся из незакрывающихся ртов, как мне хотелось немедленно вырыть себе нору где-нибудь под холмом и спрятаться там с автоматом. Для меня не было сомнений в том, что я не способен на счастливый брак, что у меня никогда не будет детей. Да о чем говорить, если я даже не мог заполучить работу посудомойщика".