Я долго молчала, пытаясь уложить эмоции, переварить услышанное, потому что ситуация была явно не ординарной. Собраться с мыслями не получалось.
- А что сложнее принять: то, что у твоей сестры садомазохистские отклонения или же то, что она настолько одинока?
Надя тоже долго не говорила. Шла, глядя под ноги.
- Наверное, второй вариант, - наконец прошептала она, не поднимая взгляда. - Мне страшно за её будущее. Я готова смириться с озабоченностью, но представить, что она цепляется за человека, который её избивает, лишь для того, чтоб не чувствовать себя одной - что тут скажешь?
До остановки мы дошли молча. Я понимала, что мои слова вряд ли были способны чем-то помочь. Да и не ради поддержки затевался разговор. Здесь подсказку могло дать только время. Время и сама Даша. Надя знала это, и думаю, той же ночью решилась на беседу с сестрой. Хотя...кто знает. В любом случае она не вышла в следующую смену, а Татьяна заявила, что этот человек уволился по собственному желанию. Что там было дальше в истории Нади, я на тот момент не знала. Жуткая ситуация. Я долго думала об этом, долго пыталась понять суть, но пришла к тому, что не существовало в этой ситуации сути. Существовало подобие семьи, существовало одиночество, существовала психическая травма. Какая - этого мне никогда не узнать, но хотелось поговорить с этой Дашей. О чём она молчала? О чём молчат все эти юные девушки, которых избивают такие вот возлюбленные?
17 глава
Испытательный недельный срок от Татьяны я всё-таки выдержала, меня не уволили. И того я держалась на плаву уже более десяти смен. Не скажу, что привыкла, что стала чувствовать себя среди людей более раскрепощённой, нет. Да и физически было тяжело находиться по пятнадцать часов в день на ногах, болели спина, руки. В выходные дни я читала книги, практически не выходя из дома. Питалась бутербродами из хлеба и масла, яйцами. Изредка жарила картошку с луком. За тот период жизни заметно похудела - джинсы болтались на тазовых костях, щёки впали, тощие руки удавалось спрятать за широкими футболками. О маме, о Кирилле старалась не думать. Впала в какой-то духовный застой. Совершенно ничего не чувствовала, ко всему рождалось тупое, бессмысленное безразличие. Как с ним бороться, не знала, да и нужно ли было? Стоило дать волю чувствам, как тут же расклеюсь - это я понимала. Пару раз звонил Кирилл, спрашивал, почему не прихожу в гости, признавался, что скучает. На вопрос: "Как дела дома?" отвечал с радостью: "Всё хорошо. Папа с мамой не ругаются". Этого мне было достаточно, чтоб быть за него спокойной. О большем я не мечтала, поэтому вопросы из разряда: "Спрашивает ли мама обо мне?" или "Не хочет ли мама, чтоб я вернулась?" ни разу не осмелилась задать. Если в их семье настал мир, то незачем тормошить его. Незачем вмешиваться. Я осталась в стороне.
Может, не так уж и плоха была моя новая жизнь - я никому не мешала, мне никто не мешал. Лишь вернувшиеся ночные кошмары по-прежнему не давали спать крепким, беспробудным восьмичасовым сном, оттого я старалась ложиться как можно позднее, вставать как можно раньше, отчего мало высыпалась. Это тоже здорово сказывалось и на внешнем виде, и на моей рабочей заторможенности, но Татьяна смирилась и если и запугивала увольнением, то чаще всего оттого, что я была неразговорчива или холодна с клиентами. А как быть тёплой с людьми, смотрящими на тебя, как на грязь?
Как-то возвращаясь ночью после смены домой, столкнулась с ситуацией, от которой у чувствительного человека волосы встали б дыбом. В двенадцать - час ночи провинциальные города вымирают. Улицы пустеют, машин не видно, ни тебе компаний у подъездов, ни занятых лавочек в парке. Народ собирается разве что у пивных заведений, кинотеатров, клубов, баров - чаще всего это так называемая элита города. Мажористые мальчики-студенты, приехавшие "потусить" со стильными, дорого одетыми девочками. Но плюс у этой категории имелся - они казались безобидными. По крайней мере среди такого цветника вряд ли кто-то обратил бы внимание на проходившую мимо меня, поэтому я не опасалась приставаний, подкатов и всего подобного. Единственный страх опасности внушал общажный подъезд. Вот там частенько зависали то алкаши, то группы матерившихся подростков, то малолетние обжимающиеся парочки.
Той ночью, о которой рассказываю, войдя за двери подъезда, я сразу уловила странное шуршание на верхнем этаже. Сначала подумала выйти, переждать на площадке возле дома, но спать хотелось дико, поэтому осторожно стала подниматься. На лестнице между вторым и третьем этажами стало слышно, как кто-то громкими шагами набегу понёсся вниз. Тело сковало холодом, но, увидев пятнадцати-четырнадцатилетнего подростка, прикрывавшего спортивной олимпийкой лицо, я с облегчением выдохнула, уступив проход. Поднялась на этаж, огляделась по сторонам. На лестнице, ведущей выше, лежала пёстрая кошка. Лежала в неестественной позе: на боку, мордочка запрокинута назад. Меня снова затрясло. Поднявшись ближе и сообразив, что к чему, ощутила, как стало мутить. Задняя часть кошки от конца спины, ниже хвоста плюс лапки были покрыты голой кожей, вокруг - кровь, на стене - брызги белой, склизкой жидкости. В горле застрял ком.