- Насчёт издевательств над белыми - заблуждение. Кто и издевался, так это сами американцы, заполонившие издревле принадлежавшие индейцам благоприятные территории для строительства городов, для ступеней цивилизации, так сказать. Истребляли индейцев ускоренно, не думая ни о культуре, ни о морали, ни о гуманности, о которых мы говорим в обществе, называя его цивилизованным. Племена травили ядом, голодом, вешали, застреливали. Те, конечно, давали отпор, кто-то уходил на другие земли, но в любом случае агрессия и зверства исходили со стороны белых, индейцы защищались. В Америке они считаются низшей ступеней в классовой иерархии при том, что эта земля - их дом, именно их предки когда-то освоили эти территории и были хозяевами той земли, где теперь возвышаются небоскрёбы. От всей численности Америки они составляют лишь 0,9 часть, это около трёх миллионов. Из тех выживших, кому достались для жизни пригодные земли, многие продолжают заниматься земледелием, скотоводством, кто-то содержит гостиницы, кто-то состоит в бизнесе лыжного курорта, лесозаготовок. Остальные живут в бедности, антисанитарии, не имея ни водопровода, ни нормального питания, ни доступа к медицинской помощи. Средняя продолжительность жизни такого индейца - сорок пять лет. Понятно, что развивается сифилис, пневмония, туберкулёз, многие спиваются, кто-то решается на суицид. Из тех, кто хочет вырваться из этого дна, кто подаётся в город, лишь какая-то часть находит себе место, большинство же, не имея образования, каких-то навыков общения, плохой уровень английского, возвращается обратно, ещё более угнетённое. Вот такая вот картинка по ту стороны "американской мечты", - проговорил Марк, задержав на мне живой взгляд. Его задевало всё, что он рассказывал - это трудно было скрыть. - Но сразу скажу, что и индейцы не святые, их руки тоже запачканы. Ты сказала о постоянных войнах между племенами, Кир, - это факт, причём война затевалась ради войны. В отношении белых индейцы не первые проявили агрессию, но внутри племени, внутри уклада своей жизни, культуры агрессия была их составляющей. Агрессия, жёсткость, хладнокровие. Им нравился процесс войны, а особенно то, что следовало после. Ну, в случае победы, конечно. Поражённым несладко приходилось. В мучениях над пленными индейцы не знали рамок: ясно, что были насилия над женщинами, убийства детей, поджоги жилищ, но это только начало, далее наступали процессы снятия скальпа. Снятую кожу высушивали и помещали на особое место, иногда вешали в качестве украшения на коня воина.
- Я что-то читала про съедение сердец.
- Да, такое тоже происходило. Это касалось племён ирокезов - они были особо искусны в издёвках, причём участвовать в этом в качестве палачей разрешалось и женщинам, и детям. Сердца съедали после долгих мучений, считая, что таким образом забирают силу умершего. Отдельные племена занимались кастрацией, распятием при помощи шипов кактуса, некоторые племена сжигали пленных заживо, привязывая к столбам, кто-то просто отрезал головы. Это всё жуть, но для индейцев то было обыденной составляющей жизни. Их с раннего детства воспитывали в таком ключе. Например, в три - четыре года начинались первые испытания на выносливость и силу духа в виде набивания татуировок костяными иглами, зимних прыжков в ледяную воду, пешие многокилометровые прогулки с полным ртом воды без права на проглатывание. В подростковом возрасте парням выбивали зубы, резали ноздри, прокалывали губы, девушек во время менструаций закрывали в хижинах без света и пищи. Иначе трудно было выжить. Это как у животных. Да и как у нас, недоцивилизованных.
- Продолжай, - прошептала я, когда Марк замолк.
- О страшилках больше говорить не буду, - улыбнулся он, опустошив второй бокал чая. - В защиту индейцев скажу, что хоть они со смаком занимались садизмом над себе подобными, но преклонялись перед природой, считая себя, в отличие от нас, куда ниже животных и всего, что порождено природой. Индейцы занимались охотой, чтоб выжить, при этом чувствуя вину перед вселенной, гармонию которой они нарушали. После охоты просили у высших сил прощения. А ещё меня поразил факт обожествления кукурузы, которой были посвящены отдельные праздники. В их культуре много противоречий, сочетаний несочетаемого. У Юнга, кстати, есть в книге воспоминание разговора с индейцем о белых. Индеец говорит, что белые люди непонятны, им всегда всего мало, они всегда чем-то озабочены, что-то ищут, всегда беспокойны и напряжены, губы сжаты, лица покрыты складками, индейцам они кажутся сумасшедшими. Белые люди думают головой. Юнг спросил: "А как же иначе? Чем думаете вы?", на что индеец указал на сердце. Сложно дать всему этому объективную оценку. Никто не знает, что правильно, что нет. За время изучения истории в институте я понял лишь то, что не существовало никогда идеальной нации. И не будет существовать. Сама эта идея кажется фантастической, так как понятия об идеальности диктует эпоха, культура. Может, спустя сотни лет, наступит время каннибалов, которые будут молиться на кур, быков, коз. Свиней. И будут они сидеть, изучать историю, закусывая деликатесом, и ужасаться тому, как люди когда-то могли употреблять в пищу мясо животного. Никто ничего не знает.
- Справедливо, - кивнула я. Никогда б не подумала, что мы могли бы размышлять с этим человеком на подобные темы.
Той ночью Марк снова остался по моей просьбе, причём решиться на неё было вовсе не трудно. Мы сидели за столом, слушали Go slowly "Radiohead" из слабых динамиков ноутбука, Марк с какой-то нежной грустью смотрел на меня, уронив подбородок в правую ладонь, и то было приятно. Прощаться не хотелось. Оставаться одной не хотелось. В этом странном смятении, я встала, взяла из верхнего шкафа письменного стола расчёску с черной ручкой и принялась на протяжении нескольких минут распутывать высохшие волосы, после чего просто повернулась и обыденно спросила:
- Останешься со мной?
- На ночь?
- Не только.
Марк не сразу осмыслил услышанные слова, долго подбирая в ответ что-то вразумительное.
- Мне хорошо с тобой, - продолжала я, присев на кровать. - Рядом с тобой я чувствую себя частью этого мира, пусть даже он не настолько хорош, как хотелось бы. Не знаю, что в моей неполноценности привлекает тебя, но раз ты приходишь сюда, наверно, я ещё могу за что-то уцепиться.
- Ты хочешь уцепиться за меня? - сдавленно спросил Марк, не отрывая от меня больших карих глаз.
- Звучит не очень, но думаю, да. Останешься?
- Конечно, - кивнул он.
Мы снова сходили вместе сполоснуть бокалы, умылись, после чего Марк постелил себе на полу, снял свитер, распустил волосы. Я осталась в халате. Было неловко снова вынуждать его спать на полу, но лечь, вместо меня, на кровать он отказался наотрез, а к тому, чтоб предложить место рядом с собой под одним одеялом, я не была готова. Да и Марк не стал бы пользоваться первой подвернувшейся возможностью.
Не знала, какими окажутся последствия моей просьбы, что именно для себя понял этот парень, но между нами завязалась какая-то связь, а всё остальное можно было или подстроить, или переиграть. В какой-то момент просто захотелось поддаться течению, а не идти против него, а там уж будь что будет. Терять мне было нечего. Бояться - тоже. Как сказал Комацу в романе Харуки Мураками "IQ84": "Поезд разогнался так, что спрыгивать поздно". Может, не самое удачное сравнение ситуаций, но суть одна.
20 глава
Удивительно, но той ночью мне приснился Климт. Подробностей сна я не запомнила, но ощущения остались невыразимо яркие, вместе с тем болезненные. Мы находились в огромном коттедже, стояла ночь, в приглушенном свете ламп вокруг туда-сюда сновали незнакомые мне люди, отовсюду слышались неумолкающие голоса, смех, вопли, играла трансовая музыка. Как и зачем мы оказались в этом месте - непонятно. Что там происходило - не помню, помню лишь то, что мне жутко хотелось прижаться к нему, сказать всё, что не сумела сказать два года назад, но не выходит. Дом полон людей, причем я осознаю, что где-то среди них находится девушка Климта, и бросаться ему на шею с откровениями - не самая лучшая затея. А что сам Климт? Он стоит рядом, смотрит на меня с нежностью, как прежде, я жду от него какого-то шага, действия, но он далеко. Рядом физически, но в другой реальности духовно. Внезапно гаснет свет, голоса стихают, на секунду я проваливаюсь в пустоту, затем ощущаю тепло объятий знакомого тела. Его руки обнимают меня со спины, слышу спокойный, размеренный пульс, чувствую родной до боли запах парфюма. Всё исчезает, всё теряет значение, кроме этого единого мгновения. Тихая гармония. Умиротворение. Настолько хорошо, что на глаза наворачиваются слёзы. Не от сентиментальности минут, хотя, может, и поэтому, но в неменьшей степени от неверия в происходящее. А потом просыпаюсь и вижу перед собой Марка. Он уже одетый, умытый и причёсанный сидел за столом, пил зелёный пакетированный чай.