Не знаю, сколько показывало на часах, когда я отключилась, но так или иначе проснулась лишь в пять часов вечера. На письменном столе лежала записка, в которой аккуратно нетипичным мужским почерком было сказано: "Кир, если проснёшься, не теряй меня. Я у бабушки, на обратном пути зайду в магазин. Что-нибудь хочешь? Бананы? Пирожное? Шоколадную пасту? Буду дома примерно около семи, так что если надумаешь, звони. И да - ничего не готовь, у меня будет небольшой приятный сюрприз". Выпав из реальности, я не сразу сумела переключиться на то время, в котором пребывала. Постояв пару минут у окна, глядя на оживлённую улицу, залитую предмартовским солнцем, ощутила редкостный прилив душевного тепла. На улице стабильно держалась минусовая температура, люди, как и днём раньше, были укутаны в шапки, в пуховики, в шарфы, но скрывалось в этом солнце нечто особенное, пробуждающее силы на новую весну. На новое лето. Сам факт того, что заметно увеличился день, уже немало радовал. Представилось, как было б здорово оказаться в июле, в том знойном разгаре, когда жаркие дни сменяются мягкими, безветренными ночами. Когда ты лежишь в траве где-нибудь посреди поля, не испытывая ни холода, ни страха, но чувствуя, как внутренние пустоши медленно заполняются чем-то неистраченным, свежим. Чем-то, что стирает память, перерождает тебя для новой жизни, новых ощущений. Новых знаний, впечатлений, эмоций.
В мыслях мгновенно нарисовалось детство. Время, проведённое в деревне у бабушки. Вспомнила, как с особым наслаждением уплетала неспелые кислые яблоки с солью, как кололся крыжовник, вкус йогурта из простокваши и крупной клубники. Вкус горячих жаренных яиц вперемешку с помидорами и зеленью. Окрошка с домашним квасом, сметаной и ржаным хлебом. Тушённая тыква. Запах варённой кукурузы. Запах скошенной травы, переплетающийся с ароматом пионов и спелой вишни. Баня по-чёрному. То осталось самым счастливым временем за все двадцать лет, и имелась бы возможность вернуться, даже при условии пережить заново домашние ужасы, я бы, конечно, без сомнений воспользовалась. Однако возглас соседки, вопящей: "Алин, блядь! Я тебе что сказала?", заставил вспомнить, какой на данный момент год, кто я, сколько мне лет, где нахожусь и по какому стечению обстоятельств. Тёплые тона прошлого резко сменились на грязно-холодные оттенки настоящего, воротив осознание того, что фрагментами стёртый из памяти мир исчез, как исчезло всё остальное, что когда-то было для меня ценно. Да и солнце на улице не грело вовсе, то была лишь иллюзия.
Марк появился около шести. Сюрприз действительно оказался приятным, заключая в себе ужин в японском стиле из роллов с лососем, креветками, сливочным сыром, авокадо и якитори (прародителя ныне культового шашлыка). Для меня нетрадиционная российская еда являлась экзотикой, но довольно-таки желанной экзотикой. За столом Марк рассказал о бабушке. О погоде. О случае в автобусе, героиней которого стала молодая нерадивая мать, со словами: "Тварь ты такая!" отвесившая сыну шести-семи лет неслабую пощёчину за то, что тот неуважительно, как ей показалось, ответил на вопрос. Мальчик молча заплакал, и вместо того, чтоб попросить прощения у ребёнка, пожалеть да и вообще сделать что-то, что загладило бы её агрессивный, импульсивный поступок, она добавила: "Повторить? Заебал ты меня своим нытьём. Успокойся, иначе домой придём, возьму ремень и высеку, понял?". Инцидент, разумеется, вызвал реакцию у ехавших в транспорте людей, но никто не подумал проявить участие, ограничившись неодобрительными, любопытными взглядами. Пара человек шепнула что-то друг другу, кто-то поохал, поахал, на этом история и закончилась. В принципе, ничего особенного. Меня уже мало удивляли подобные рассказы, ставшие нормой в обществе, а Марк признался, что его с момента выхода из автобуса грызло паршивое ощущение, связанное с этим всеобщим безразличием, всеобщим бездействием, слабостью.
- Понятно, что в этой ситуации ни от кого ничего не зависело. Даже найдись один, кто сказал бы так называемой матери: "Вы не имеет права поднимать руку на ребёнка. Так нельзя. Вы ломаете психику сыну. Будьте добрее, терпимее, разумнее", единственное, что он мог бы получить в ответ - лестницу из матерщины. Тот, для кого в порядке вещей прилюдно ударить ребёнка, не услышит.
- В чём же тогда ты виноват?
- Да, собственно, наверно, ни в чём, - Марк замолчал, мне тоже не нашлось, что сказать.
Остаток удивительно вкусного, приятного для меня, но омрачённого для Марка ужина, мы провели молча, да и в целом вечер получился скомканным, несколько напряжённым. Непривычно холодным в какой-то степени. Спать решили лечь пораньше, хотя в сон меня, разумеется, после дневного отсыпания не тянуло. Но несмотря на это, к одиннадцати мы сходили по очереди в душ, посушились, приготовили места для ночлежки, и лишь когда Марк выключил свет, я не без труда осмелилась произнести:
- Можно мне лечь с тобой?
В накрывшей темноте выражения лица стоявшего возле выключателя парня невозможно было различить, но судя по повисшей в воздухе паузе, стало ясно, что он растерялся.
- Лечь со мной?
- Да.
- Ладно. Если считаешь, что это хорошая идея, то конечно.
Я сползла с кровати на пол, устроилась с краю, наблюдая за тем, как Марк нерешительно подходил ближе. Снимать футболку он не стал, опустившись на матрас одетым. Как обычно, проверил на телефоне будильник, заправил волосы, конфузясь, лёг на правый бок, оказавшись в сантиметрах двадцати от меня. Было забавно, вместе с тем волнительно, страшно. Я не понимала, зачем это делаю, не понимала, что вообще делаю. Мы лежали, молча смотрели друг на друга привыкшими к мраку глазами, подходящих слов не находилось. Мне хотелось инициативы со стороны Марка, а он не мог понять сути происходящего, мотива, с которым я оказалась под одним с ним одеялом. Был ли это предлог заняться сексом или ничего не значащая дружеская "лежалка"? Вопрос повис между нами, а сказать напрямую: "Да, ты всё понял правильно, сейчас я пытаюсь расположить тебя на то, чего между друзьями быть не может" не выходило. Поэтому около получаса мы лежали, боясь приблизиться, боясь нарушить тишину, боясь что-то испортить, спугнуть мгновение. В какой-то момент тёплой рукой Марк прикоснулся к моей щеке, провёл тонкую линию к подбородку. Мурашек я не испытала, но глаза от нежности невольно прикрылись. Уже скоро мои руки были под его футболкой, расстояние между нами становилось всё менее, пока не сократилось вовсе.
Я чувствовала его свежее дыхание, мятный запах чистого тела, смешанный с запахом сигарет, исходивший от мягких волос - меня опьяняло, отключало разум, выводя на авансцену лишь эмоции, подсознательные желания, страхи. Когда Марк приблизил губы к моему рту, я не стала противиться, мне хотелось всецело поддаться нахлынувшему порыву, потому через какое-то время мы уже были раздеты. На тот момент я по-прежнему не понимала, что делаю, да и не хотела понимать. Зачем? Нам было хорошо, Марк ждал этого шага с моей стороны, рано или поздно подобное должно было произойти, и, наверное, будь я другим человеком, мы были б счастливы. В любом случае Марк старался. Изо всех сил старался сделать меня счастливой, однако не вышло.
Когда он оказался сверху, я открыла глаза, и увиденное не вызвало приятных ощущений - взгляд Марка горел, губы были приоткрыты, волосы спутаны. В мгновение этот человек стал для меня не тем Марком, к которому я привыкла. В порыве страсти, похоти он превратился в обычную особь мужского пола, между ног которой было что-то откровенно скотское. В мыслях проснулись воспоминания об отчиме, об их громких ночах с мамой. Эти стоны, скрип кровати, хлюпающие звуки сношения. Собрав мелкие части себя, я с силой спихнула Марка в сторону. Меня воротило. Злость и отвращение к себе затапливали.
- Что такое? - ничего не понимая, прошептал он, тяжело дыша. - Кир?
Трясущими руками я нащупала в ногах вещи, вскочила с матраса. Ни видеть, ни слышать Марка не хотелось. Стремительно, пребывая в состоянии какой-то прострации, наизнанку надела футболку, шорты, стянула со спинки стула полотенце, мочалку и прямиком направилась в душ. Проходя по коридору мимо комнаты соседа, водящего к себе малолеток, невольно услышала мерзкие вздохи, сопровождающиеся пошлыми возгласами. За закрытой дверью в душе меня вырвало. Рвало долго, до боли. Нутро выворачивалось наизнанку. Я ненавидела себя, ненавидела всех и всё вокруг. "Жующая, срущая и ебущаяся Планета", - как сказал мудрый Буковски. Дерьмо, перемешанное со спермой. Смыв в забитую волосами лунку извергнутое содержимое желудка, я включила воду и, сидя на грязной плитке под ледяной водой, пыталась прийти в себя, продолжая бороться с всплывающими в мозге омерзительными абстрактными картинками скачущих на кровати липких тел. Услышанный в коридоре стон по-прежнему стоял в ушах, надрывающийся голос шлюхи крепко засел в сознании.