Близилась Пасха. С моими атеистическими взглядами я не собиралась праздновать этот день, красить яйца, раздавать конфеты, покупать куличи. Для меня эти традиции воспринимались спектаклем, мама же настояла: "Приходи. Я буду печь пироги. Твою любимую ватрушку сделаю. Посидим, попьём чай, поболтаем. Кирилл ждёт тебя". Марк работал, поэтому данное предложение мне пришлось принять в одиночестве, и в один из апрельских ветреных дней ближе к вечеру я направилась в гости. Весна того года выдалась затяжной, холодной. Люди всё ещё ходили укатанные в шарфы, в пальто, кто-то не снимал и пуховиков. Состояние природы передавало осеннее настроение, конец сентября, начало октября, нежели начало мая, однако после пережитых морозов нелепо было жаловаться. На термометре "+6" - и то хорошо.
- Христос воскрес! - воскликнул с порога Кирилл, протянув мне доверху забитый конфетами целлофановый пакет.
- И тебя, Кирюш, с праздником, - промямлила я с улыбкой.
- Это тебе. Специально отобрал самые вкусные: там и "милки вэй", и "сникерсы", и "чокопайки".
- Я не возьму. Ходил, собирал, промёрз, а я заберу? Дашь мне горсть и всё.
- Да у меня целый мешок этих конфет.
В прихожей я заметила две пары элегантных незнакомых ботинок: одни женские - чёрные, на тонких каблуках, другие принадлежали мужскому полу, причём и те, и другие смотрелись стильно, дорого, качественно. С кухни доносились радостные голоса. Пока я снимала пальто, вышла мама. В любимом халате на замке, с собранными крабом волосами
- Привет! Молодец, что пришла.
- У вас гости?
- Тёть Наташу из Праги помнишь? Двоюродную сестру дядь Саши. У её мужа на днях дядька умер, приехали на похороны, завтра обратно. Перед отъездом к нам решили заскочить.
Тёть Наташу, родственницу отчима, я помнила с трудом, да и видела её за двадцать лет раза два-три. Всё, что знала об их семье, - лет десять назад мужу не без помощи влиятельного отца предложили работу в Чехии, они перебрались туда, спустя пару лет, открыли ресторан и с тех пор ладно и красиво живут в статусе пражских предпринимателей. Детей не завели, имущество не приобрели, но при этом снимали дорогую квартиру в центре города, объездили Европу, пол-Азии. Родные ими гордились, ставили в пример, но отсутствие детей всё же омрачало картину в общественном представлении.
Войдя в кухню, я растерялась. В центре стола, как полагалось, с рюмкой в руках сидел уже "готовый" отчим, а слева от него - абсолютно молодая на вид пара, хотя обоим было за сорок. Увидев меня, с интересом рассмотрев, поздоровались.
- С ума сойти, какая ты взрослая, - слегка подкрашенными глазами улыбалась тёть Наташа. - Помню тебя лет одиннадцати. Такая маленькая, молчаливая девочка была с косичкой, сколько тебе сейчас?
- Двадцать, - бросила я, нерешительно заняв место у стола.
- Двадцать?! Ни за что не подумала б! Максимум - семнадцать - восемнадцать. Юно выглядишь.
- Вы тоже не выглядите на свой возраст.
- Да прям, - рассмеялась она. - Когда тебе уже не двадцать и не тридцать, как ни штукатурься, а годы-то берут своё.
- Здесь не соглашусь, Наташ, - вмешалась мама, накладывая мне окрошку. - В отличие от меня, ты хорошо сохранилась. Ни морщинки, ни обвисших мешков под глазами, стройная, ухоженная - красавица, одним словом. Сама знаешь.
- Да брось! С праздником, Кир, кстати, - добавила она, - Христос воскрес.
- А она у нас неверующая, - с ухмылкой протянул, дыхнув хмелем, отчим. - Считает, что церковь - бизнес, а праздники типа Пасхи - лишний повод для народа погулять.
При этих словах мама насторожилась.
- Правда? - произнесла тёть Наташа, явно удивившись, но при этом неожиданно прокомментировала. - Среди молодёжи прогрессивные взгляды - это классно, ничего странного. Ты в принципе против религии или интересуешься какими-то другими идеями? Чем-то вроде буддизм, индуизма?
- Для меня каждая религия - определённая философия. Мне что-то нравится и из христианства, и из буддизма, нравится мировоззрение даосов, но ни к какой из этих групп я не отношусь.
- Почему? Ущемляет свободу?
- Наверное.
- Может, ты у нас в секту попала? - улыбнулся отчим. - Как бы в скором будущем ислам не начала проповедовать.
- А чего ты шутишь, Саш? - продолжала говорить тёть Наташа. - Я отлично понимаю девчонку, в её возрасте, когда училась в институте, у меня тоже были сомнения касательно религии, церкви. Тоже много не хотела принимать, интересовалась другими взглядами. Ничего катастрофичного в этом нет. Террористкой она точно не станет. Если человек стремится развиваться, узнавать для себя новое, задаёт вопросы - это не плохо. Это хорошо. Именно такие люди, скажу я тебе, дают жизнь искусству и науке.
Около получаса мы ели, тёть Наташа с мужем Игорем рассказывали о своём ресторане, в целом о жизни за границей. Большую часть я прослушала, так как когда находилась рядом с отчимом, выбивалась из происходящего, всецело отдаваясь напряжению. Кирилл выпил чай с ватрушкой и ушёл в комнату, мне же вот так встать и уйти что-то не позволяло. Снова собственная беспомощностью, бесхребетность. Страх. Поэтому медленно глотая чай, я продолжала что-то жевать, чем-то забивать рот, дабы не привлекать внимания. Ужин набрал обороты тогда, когда отчим отстранился от беседы, замолчал минут на семь, а после залпом опустошил очередную рюмку, закрыл ладонью лицо и тихо заплакал.
Мы втроём не понимали, что происходит.
- Перепил, - объяснила мама. Подобное, видимо, не было впервые. - Саш, иди ляг. Отдохнёшь немного, вздремнёшь - полегче станет. Без остановки ведь заливаешься.
Он молчал, на слова не реагировал. Мне было неловко. Видеть слабости того, кто проявлял себя лишь как деспотичный тиран, неприятно. Я привыкла относиться к этому человеку с ненавистью, не хотелось купиться на это минутное помешательство. Но только встала из-за стола и хотела уйти, как он запинаясь заговорил:
- Кир, сядь, - переглянувшись с ним, я села. - Всё ещё обижаешься на меня?
- Перестань. К чему эти пьяные разговоры? - убирая со стола, взволнованно отрезала мама. - Обижается, не обижается - всё давно замяли и забыли. Зачем ворошить?
- Я сейчас не с тобой разговариваю, а с дочерью твоей. Ну, обижаешься?
- Нет, - промычала я, чувствуя забытую тряску. Всё, чего мне в те минуты хотелось - оказаться как можно дальше от этого человека.
- Я вижу, что обижаешься, - пролепетал он, вытерев слезу. - Думаешь, я седой толстокожий упырь? Не понимаю, как непросто тебе пришлось? Думаешь, не помню, как ты ревела? Как закрывалась в комнате? Как видеть меня не хотела? Может, и кажусь я куском говна, но что-то человеческое во мне осталось, оттого и пью. Чтоб забыться, совесть заглушить. Знаю, что много ошибок сделал в жизни, знаю, что людям многим жизнь подпортил, а что поделать? Такой вот хуёвый человек. Гнилой, жестокий. Подлый. Не держи на меня зла, Кир, я виноват. Этот груз навсегда со мной, но и будь возможность всё исправить - я б не смог. Не сумел, потому что обстоятельства так сложились. Плохой я муж, плохой отец. Не смог установить нормальные отношения с собственными детьми, как мог что-то дать чужому ребёнку? Такому, как я, вообще не надо плодиться, не надо брать на себя ответственность за чужую жизнь, но как уж вышло. Поздно давать заднюю. Иногда хочется застрелиться - настолько душит собственная блядская жизнь, не понимаю, кому польза от моего существования, а руки на себя наложить, как папка твой, слабо. В этом деле я трус. Просыпаешься изо дня, а смысла в этом, какой-то ценности - ноль. Сын меня терпеть не может, старшие дети считают предателем, ты - тем, кто испортил жизнь, детство. Да так всё это и есть. А что мне делать?
Тут он снова закрыл лицо, встал из-за стола и, шатаясь, направился в спальню. Бросив: "Скоро вернусь", - мама ушла за ним. Тёть Наташа с Игорем находились в замешательстве, молча переглядывались, не задавая вопросов. Когда в сложившейся тихой, давящей обстановке сидеть стало невыносимо, я тоже ушла из кухни, заглянув в комнату к Кириллу, занявшего себя очередной компьютерной игрой. Я не хотела думать о том, что сказал отец брата, желая скорее абстрагироваться от услышанных слов, но, разумеется, мысли-то не переставали рождаться. Да и как им не рождаться? Я знала этого человека всю жизнь лишь таким, каким он позволял себе быть в нашей семье. Слабым, расклеенным, уязвимым сложно было его вообразить, не говоря уже об "увидеть". Проснулись ли во мне чувства жалости, сострадания, понимания? Не знаю. Смятение - да, неожиданность, удивление, шок, недоумение. Слишком глубоко сидели обиды, чтоб так запросто за один вечер отпустить их, отпустить всё то, что я несла в себе на протяжении бесконечно долгих лет.