Марк видел изменения на моём покосившемся лице. Осторожно поинтересовался, кто звонил, на что я махнула рукой, сказав: "Ничего важного. Дальняя родственница". Так сразу предъявить ему правду не могла. Марк многое обо мне знал из того, чего не знали другие, но такие вещи никаким боком не входят в категорию не то, чтоб "нормального", да даже просто допустимого. Я понимала, что нужно будет рассказать, что это будет непросто, но всё позже. В те минуты тревожно было за другое. Недолго думая, я набрала маму, однако всё, что услышала в трубку: "Абонент не отвечает или временно недоступен". Набрала Кирилла, оператор на автоответчике пробубнил то же самое. Номера маминой подруги, к которой определили брата, я не знала. С кем можно было связаться? Что делать? Позвонить в участок? Позвонила. Там постоянно было занято.
- Кир, что произошло? Скажи мне, я в любом случае поддержу тебя. Ты знаешь.
- Не теперь, Марк.
- Ты не веришь мне?
- Верю, но сейчас не в этом дело.
Более мы в тот вечер не говорили. Я по-прежнему валялась в постели. Не спала, но лежала, думала. Через пару часов лёг и Марк, постелив себе, как не так давно, на полу. Жар у меня действительно прошёл, температура нормализовалась. Голова перестала кружиться, лишь побаливала, по-прежнему тошнило. Мысли лезли разные, но главный вопрос, который осел на пересечении сознания и подсознания - действительно ли я убийца? Фактически - да, а на деле? Могла ли поступить иначе? Хотела ли смерти? Если б удар пришёлся не в висок, а выше или ниже, если б всё обошлось несерьёзной травмой, ощутила бы я облегчение? Всё путалось, всё мешалось. Ненависть к отчиму захлёстывала. То, что удар оказался судьбоносным - случайность? Случайность или как мы привыкли говорить: "Судьба"? Кому было б лучше, если б он выжил? Полежал бы пару дней в постели с перевязанным черепом, а что далее? Исправился бы? Или, может, мама осознала бы всю трагедию своего положения и, вопреки всему, подала на развод? Возможно ли это? Разумеется, нет. Нет, люди не меняются. Они продолжили бы жить, ругаться, пока подобная история не повторилась - это в лучшем случае. А в худшем - человек, которого мне суждено звать отчимом, почувствовав удар бутылкой, разжал бы руки и в ярости бросился на меня. Мама кинулась б в защиту, и, вероятно, в такой ситуации он бы тем вечером всех нас сам и перебил. Так правильнее? Заслуживал ли он жизни при всём, что сделал за многие годы? Кто виноват? Кого судить? И кто так называемый судья?
Я не говорю о Боге и таком понятии как грех. Понятно, что, исходя из христианских догматов, душа отчима освободилась, очистилась, все его пороки убийством я взяла на себя, и в результате он попадает в рай к ангелам и праведникам, а я в свою очередь - протоптала себе путь в ад, но ко всему этому должна искупить вину с точки зрения закона. Я не христианка, поэтому такое рассуждение для меня - не более, чем нелогичная идея, согласно которой я должна была стоять и смотреть на то, как задыхается мама, через пару дней блаженно проводить её в мир иной, а отчима простить. Простить, отпустить, полюбить. Не знаю, как правильно, но точно не так. Имеет ли человек право на убийство другого человека? Все будут кричать: "Нет! Никто не вправе решать, кому жить, а кому умереть", но я не верю, что кто-то способен стоять и смотреть, как насилуют, вешают, режут или расстреливают его близкого. Не верю. Незапачканная спасённая собственная душа имеет более весомую ценность, чем спасённый человек, которого ты любишь? Нет.
Я не хотела убивать отчима, так вышло. В глубине души, конечно, желала ему смерти, но тогда, когда замахивалась первым попавшимся под руку тяжёлым предметом, хотела одного - лишь бы он оставил маму живой. О последствиях удара в той ситуации сложно было рассуждать. И при всём кошмаре случившегося я осознала, что нисколько не жалею о своём поступке. Существующее положение дел - единственно верное, не считая того факта, что арестованной оказалась не я, а мама. Это, разумеется, ошибка. Но даже если отмотать время назад, даже если наперёд знать, чем обернётся мой удар, нечего было менять.
Часов в семь утра я встала, сняла с кровати пропитавшееся потом постельное бельё, застелила чистое, оделась и, взяв полотенце, направилась мыться. К моему возвращению Марк тоже не спал. Лежал на левом боку на матрасе, что-то щёлкал в телефоне. Вопрос, который сразу задал:
- Как самочувствие?
- Лучше намного.
- Что будем делать? Сегодня тридцатое.
- Я помню, - кивнула я, повесив полотенце на спинку стула.
- Сдаю билеты и звоню хозяйке комнаты?
- Извини.
- Так и не скажешь, что произошло?
- Иногда лучше чего-то не знать.
- Неважно, как лучше. Я не хочу, чтоб ты снова ушла в себя. Скажи мне, я пойму.
Некоторое время помедлив, я открыла дверцу шифоньера, достала скомканные джинсы с футболкой. Положила на матрас, сама села на стул.
- Что это?
- Смотри.
Развернув это и рассмотрев, он с недоумением задержал на мне взгляд.
- Откуда кровь?
- В тот вечер, когда ты последний день работал, я пошла к маме. Без предупреждения, без предварительного звонка. Встретила она меня безрадостно, сказала, что отчим пьёт второй день, нервы ей мотает. Мы посидели, попили чай, потом я ушла в комнату к Кириллу, мама осталась в кухне. Они ругались, он, как обычно оскорблял её, материл, ну а через пару минут я услышала крик, вбегаю в кухню, а там отчим её душит. В общем, не зная, что делать, я схватила бутылку и с размаха разбила ему голову. Он упал. Кровь натекла. Приехала скорая, врач сказал, что ничем помочь не может. Мгновенная смерть. Приехала полиция, нас забрали в участок, на допросе мама взяла ответственность на себя, меня и Кирилла отпустили.
Марк смотрел округлившимися глазами, долго ничего не говорил.
- Вот такой конец.
- А где сейчас мама с Кириллом? - спустя пару минут, встревоженным, севшим голосом проговорил он.
- Не знаю. Звоню - ни один не доступен. В тот вечер Кирилла отвезли к крёстной, а больше мне ничего не известно. Сейчас поеду в участок.
- Я не верю. Это какой-то бред, Кир. Не верю просто.
- В семьях, как наша, другого финала не бывает. Рано или поздно такое должно было произойти. Чья-то кровь в любом случае б пролилась. Ты сам это видел.
Марк молчал. В этом загруженном, непонимающем, напряжённом состоянии он поднялся. Умылся, выпил кофе, покурил, оделся и с билетами ушёл, ничего не сказав. Я тоже стала стремительно собираться. Неглаженная чистая футболка, неглаженные джинсы. Быстро высушила феном волосы. Отражение в зеркале было жутким. Смотревший человек напоминал то ли наркомана, то ли алкоголика, проснувшегося после длительного загула, но какая разница? Внешний вид беспокоил меньше всего. Перед выходом заметила на белых шнурках кед едва заметные капли крови.
В участке на меня смотрели косо, но информацию дали. Оказалось, что опасения оправдались - маму не отпустили, а перевели в СИЗО на весь период следствия. У меня снова защемило в груди, снова подкосились ноги. Арестовали. Почему? Разве следы удушья на шее не весомое доказательство того, что эта женщина меньше всего заслуживала даже временного лишения свободы? Молодой парень в форме велел писать заявление, и только после его рассмотрения, одобрения следователем встреча будет возможна. Я всё сделала так, как он сказал, вернулась домой. Марк пришёл лишь к вечеру. Мы не говорили, я была в своих мыслях, он тоже. О маме поинтересовался, но новость о СИЗО подействовала на него подобно, как и на меня. О чём тут говорить? Как? Спали снова раздельно.
Встреча состоялась на следующий день. Доехав в убийственном настроении на автобусе до конца города, минут через тридцать-сорок я стояла возле вывески "Следственный изолятор". Как прошла через охрану, как представилась - всё это вспоминается, словно кадры из неприятного криминального фильма. Дежурный проводил по коридору в комнату для встреч, куда через перегородку вскоре привели и маму. Вид её был никакой - глаза распухли, покраснели от слёз, под веками мешки, кожа бледная, жирные волосы в спутанном виде собраны на затылке. Из одежды - синий вытянувшийся спортивный костюм. Должно быть, подруга передала. Мы взяли трубки. Телефон прослушивался, поэтому говорить о случившемся, ясное дело, надо было аккуратно. Напряжённые от пристального внимания надзирателей поздоровались, спросили друг у друга: "Как дела?", на что обе же ответили: "Нормально". Более неловкого разговора между нами не происходило. Даже когда ругались, когда после ссоры с обидами шли мириться, я не чувствовала себя настолько отчуждённой. Может, сказывалось неуместность, глаза и уши посторонних людей, но я смотрела на маму и не чувствовала её. Дело было не в стене, что нас разделяла. Дело было в её взгляде. В голосе. В интонации.