Они говорили, и молчали, и снова говорили, а опрокинутый купол у них над головами мерцал сотнями и сотнями крупинок далекого света. Как давно он не видел такого зрелища.
3
В ту ночь Том приходит сам. Какого черта, им давно уже не по двадцать лет, и несколько неловких минут он сможет пережить в любом случае, да и на такси можно уехать хоть ночью. Но неловкости не происходит. Дверь оказывается приоткрыта, и когда Том на мгновение замирает у косяка, он видит глаза Яна, блестящие в темноте, и понимает, что этого ждали они оба.
Красный огонек очерчивает нервную дугу – Ян тушит сигарету наощупь, не отрывая от него взгляда, подается вперед, откидывает одеяло.
– Шерри.
Тому хочется зажмуриться и запомнить его до последней мельчайшей черточки наощупь. Или открыть глаза и смотреть, смотреть и учить наизусть и потом забыть. Слушать, как срывается его дыхание, впитывать горячий сбивчивый шепот, говорить самому, не останавливая слов. Он знает, утром они превратятся в обычных себя, и расстанутся по-приятельски легко, и ни один не будет искать следующей встречи. Только и есть у них – эти несколько невозможных, невозможных, непредставимых часов.
…Он больше никогда там не был. Ян как-то позвал его снова, но Том знал, что больше нельзя. Это было… трудно. Он сжал руки в кулаки, засунул их в карманы. Говорил, сам себя не слыша, что у Ханны в субботу игра и он обещал прийти, и они оба понимали, что дело не в игре – или, может быть, как раз именно в ней. Ян усмехнулся – по-доброму, но печально.
– Я понимаю, Шерри.
И они разошлись.
2
Бабушка всегда говорила: «Не кури возле церкви», и отец почему-то слушался, но сейчас Тому наплевать.
На поминках шумно: ровный неумолчный гул разговоров вполголоса, будто море ворочает камушки в полосе прибоя.
…Был пожар, и машина сгорела, сообщила Лиз в телефонной трубке каким-то чужим металлическим голосом, и Том с той минуты уже не мог развидеть кувыркающийся огненный факел. Вилли.
Не справился с управлением. Заснул за рулем. Вылетел с трассы. Как вообще это произошло? И было ли это случайно – или?
Этого вопроса никто не задал вслух, и тень от него, как от тучи, наползала, накрывала собой и сегодняшнюю службу, и могилу, и эти дурацкие поминки, на которых он не мог найти себе места.
– Он терпеть не мог эти торты, – говорит Лиз у него из-за плеча. Том кивает.
– Я хотела печенья купить, как для него, а они, – она неопределенно машет рукой – никто не стали и слушать.
– Лимонного, – улыбается Том. Оно вечно кончалось первым.
– Ага, – Лиз хлюпает носом, утирает его тыльной стороной ладони, и внезапно становится неотличима от той девчонки, что когда-то макнула его мордой в грязь на студенческих дебатах.
Том обнимает ее за плечи, и Лиз утыкается лицом куда-то в карман его пиджака.
…Ты любил крепкий кофе. И Бьорк, и U2. И курить, сидя с ногами на подоконнике. И плавать по ночам, и подставлять лицо солнцу, катаясь на велике, и спорить о книгах, и танцевать. И Шарлотту. И Лиз. И меня. И лимонное печенье.
Том поспешно прощается, похлопав Лиз по руке, и выходит прочь. Надо просто сесть за руль, завести машину и ехать, все равно куда, пока не кончатся дома. Хорошо, что он не стал пить: просто боялся, что не сможет остановиться, если честно, – но сейчас оказалось очень кстати.
1
Он глядит на дорогу невидящим взглядом. Слезы, о которых просил все эти три дня, застилают ему глаза, стоят стеной, загораживая мир от него и его от мира. Он смаргивает, стирает их ладонью – без толку.
Зажмуриться, отпустить руль, педаль в пол, и –
Он ведь будет ждать меня где-то за поворотом.
Вилли, счастье ты мое золотое. Будешь ли ты ждать меня. Знать бы, когда и где.
Он аккуратно тормозит, съезжает к обочине и роняет голову на руки.
Вилли. Вилли. Вилли. Он воет в голос, вцепившись зубами в костяшки пальцев, и молотит вслепую ладонью по чему придется, и ни от чего, ни от чего на свете ему уже не станет легче.
…Потом слезы кончаются. Все кончается, рано или поздно.
Невдалеке посреди поля виден большой камень – огромный, в несколько тонн, кусок скалы, вставший дыбом сколько-то миллионов лет назад. Том вылезает из машины и бредет к нему. Камень шершавый и теплый – так странно, что именно сегодня не по-осеннему светит солнце, и на белесом небе ни облачка. Том, кутаясь в свой толстый черный твид, кажется себе нелепой дряхлой птицей. Он достает из кармана мятую пачку, щелкает зажигалкой. Нежно лелеет в ладонях последнюю сигарету. Прислоняется к камню спиной, запрокидывает голову и чувствует, как в него проникает тишина.