Вход во все тоннели землю находился в подсобном помещении бара, он был спрятан за старым посудным шкафом, который каждый раз возмущённо гремел и грозил развалиться на части, если кто-то ещё хоть раз посмеет отодвинуть его от стены. Но, судя по тому, что на каменном полу уже образовалась глубокая борозда, греметь и грозить предстояло ему ещё долго.
Первый тоннель когда-то вёл в хранилище банка. Это было ещё тогда, когда завсегдатаи бара оставались молодыми парнями и время от времени устраивали революции, на которые нужны были деньги. С тех пор намеченный банк переехал наверх, как и все другие контрреволюционные банки, и первичный тоннель был заброшен. Со вторым, как все видели, им жутко не повезло. Тот, смеялись они, оказался вторичноротым. И лишь третий оставлял слабую надежду, что когда-нибудь они смогут куда-нибудь да прорыться.
После субботника муравьи заслуженно отдыхали, разбирали пиво и рассаживались за столики.
Курящие Черн и Сталн никогда не садились вместе, но в этот раз они чадили особенно нещадяще, и их прогнали за дальний столик в углу, возле вытяжки, куда никто не любил садиться, потому что вентилятор гудел и дребезжал. К ним подсел Фарн. Табачный дым его почти не раздражал, а вот желание других поговорить о детях — очень. Фарну всегда казалось, что как-то не по-мужски. Больше всех такими разговорами грешил Палн, у которого было двенадцать живых детей, а пьяный он добавлял, что и на стороне ещё семьдесят.
— Вот бы и приводил свои семьдесят рыть тоннель, — кто-нибудь обязательно вспоминал, что над Палном следует подшутить.
— А зачем тебе мои семьдесят, когда вон, у Фарна, всего один сын, и он пророет тебе за один день! — привычно отмахивался Палн и показывал на Фарна. — А где он?
Это стало уже горькой неизбежностью. Не было в последнее время субботника, чтобы кто-нибудь не заговаривал о проходческой машине, которая не только пророет тоннель, но даже не оставит за собой никакого следа. Тоннеля-то, собственно, не оставит. И это всегда поражало воображение добровольных шахтёров, махающих под землёй кирками, а потом вывозящих на тележках отработанную породу. Через идею такой машины вполне можно было додуматься до шутки, что тоннели-то, собственно, никому не нужны, они только временное средство куда-то попасть. Лишь один старый Ладзн упорно настаивал, что тоннель — всё, а остальное — ничто. Правда, его никто и не слушал. Ладзн был дряхл и никому не мешал. Он целыми сутками мог играть с Конфом в го, просто тупо сидеть и играть, не имея ни цели, ни желания победить.
Фарн знал, что сегодня, как и во время любого субботника, к нему станут приставать, спрашивать, как, мол, идут дела у сына, скоро ли будет готов аппарат и всё такое. Но сегодня Фарн пошёл на опережение. Когда позвонила жена, чтобы спросить, когда его ждать домой, он ответил так, как будто это звонит сын. А затем вдруг начал молчать, хмуриться и мрачнеть. А когда совсем помрачнел, начал выдавать короткие фразы: «Да, я понял. Ну ничего. Крепись. Где наша не пропадала. Может, ещё и получится».
Сидевшие с ним за одним столиком Черн и Сталн отставили пиво и положили на стол один сигару, а другой — трубку. В зале тоже отчего-то настала тишина. Дав отбой и вернув телефон в карман, Фарн произнёс то, о чём знал ещё со вчерашнего вечера:
— Звонил сын. Сказал, что проект замораживают, финансирования больше не будет. Намекают, что все их наработки неплохо передать в другое КБ.
Фарн не ждал никакой особой реакции. У старых муравьёв давно выработалась примета: если какой-то проект внезапно замораживают, значит, есть ненулевой шанс, что сама идея реализуема. Значит, пройдёт ещё какое-то время, когда о проекте не будет ни слуху, ни духу, а потом вдруг появится готовое изделие, и все ахнут. И настанет новая эра. Или нет.
Фарн заказал себе ещё кружку пива и вдыхнул пену, словно воздух. Ударило в нос. Черн пытался прожечь сигарой стол, Сталн сипел пустой трубкой.
— Муравьи бывают синие, бывают коричневые, — вдруг начал говорить он. — Бывают жёлтые, бывают оранжевые. Могут быть даже белые. Не бывает лишь так, чтобы не было никаких муравьёв. Так и с Землёй. Она может быть какой угодно, хоть круглая, хоть квадратная, хоть игольчатая, как ёж. Главное, какой в неё вложен смысл. Внучка пришла из школы и сказала, что дети говорят, будто вся планета утыкана такими воронками, как наша. В одних добывают алмазы, другие – жерла вулканов, ещё в других тюрьма для плохих учеников, а у нас нефтеперерабатывающий завод, — он ткнул трубкой в пол. — Детский вопрос. Откуда на Земле нефть?