До самого бар-клуба доехать не удалось. Машины останавливались впритык, бампер к бамперу, их нужно было бросать и дальше идти пешком. Фарн ждал своих на дороге. Для этого он поднялся далеко вверх и помог найти дырку для более-менее удобной парковки. Жена из машины вылезла чуть ли не через окно, а вот с Персон-ой-3д пришлось повозиться. Она как-то погрузнела и с трудом двигалась. Но потом, правда, расходилась и дверям клуба подходила уже вполне нормальной походкой.
Они попали в зал в тот момент, когда сидевшие за столом, как в президиуме, Мирмиколеон и Крутон о чём-то пошептались, потом Крутон встал и начал речь. Для этого ему можно было даже вставать, он и сидя достаточно возвышался. Философ и богослов сразу не стал выбираться выражения и назвал присутствующим трутнями. Он и бар предложил переименовать в «Трутни». Пока, мол, ещё есть время. Впрочем, это оказался риторический приём, необходимый, чтобы сразу завладеть вниманием зала. Затем он поправился: какие же они трутни, какие бездельники, если приходят сюда каждую субботу и продолжают рыть свой подземный ход. Но куда? И зачем?
— Инстинкт! — вдруг поднял палец Крутон. — Я говорю, инстинкт.
Зал немного заволновался.
— Именно. Спросите себя, зачем вы это делаете, и вы будете сильно удивлены, потому что никто из вас ничего не объяснит.
Муравьи стали переглядываться. Не только лишь те, кого только что назвали «трутнями», члены их семей тоже. Последним, так резко выдернутым из привычной жизни, тем, чьи машины теперь громоздились брошенные на подъезде к бар-клубу «20 см», всё это представлялось уже полной фантасмагорией. Непостижимо, чтобы их отцы, мужья, братья по субботам здесь рыли тоннель. Вместо того чтобы… Не может такого быть!
Крутон дал возможность части зала попереживать. И даже сам в этом немного поучаствовал. Как будто был тоже удивлён, почему нет предела большой муравьиной глупости. Почему каждую субботу две дюжины муравьёв собираются здесь лишь затем, чтобы рыть какой-то тоннель. Нет, конечно, потом и посидеть, но сначала-то рыть! А зачем? А куда? Неужели в соседнюю воронку? Короче, инстинкт.
— Друзья! — вдруг возвысил голос Крутон. — Возможно, мы все недалеки от истины, и неважно, считаем ли мы соседнюю ворону жерлом потухшего вулкана или, может быть, соплом реактивного двигателя. Некого двигателя, тягой которого Земля и движется в космосе. Мы просто будем надеяться, что соседний двигатель не работает. Возможно, сейчас планета летит как раз в таком направлении, что соседний двигатель на какое-то время будет оставаться не нужен, я не знаю. Допустим, что он просто не работает. В отличие от. Я сказал «в отличие от», и, думаю, многие из вас что-то поняли.
Он сделал паузу, чтобы многие ли муравьёв что-то поняли. Немного. Он продолжил.
— Знаете, кто-то уже сравнивал нас с микробами, живущими на стенках реактивного сопла. Возможно, это был я. И, видимо, я плохой философ, если не смог не прибегнуть к сравнению. Хорошему философу сравнения не нужны. Он не поэт. Он говорит сразу в лоб. Изрекает. Я же плохой философ. И поэтому наш нефтеперерабатывающий завод, — он бросил взгляд вниз, — упорно сравниваю с запальником реактивного двигателя. С «фитилюшкой, как выразился кто-то из нас.
На слове «фитилюшка» Крутон склонил голову набок и уставился сверху на темя Мирмиколеона, уже нормальное темя, с волосками, никак не резиновое. Сам муравьиный лев не прореагировал на то, что на его темя смотрят.
— Конечно, я не пророк, — Крутон перевёл взгляд на аудиторию. — Я лишь плохой философ. Хотя немного я богослов. И как богослов я обязан сказать пару слов про людей, но, кажется, мы все уже немного устали. Хотите передохнуть? Передохнуть. Я правильно поставил ударение? — он вновь сверху вниз посмотрел на темя Мирмиколеона. Темя оставалось непоколебимо.
В зале зашумели. Крутон поднял руку и продолжил.
— Да, если бы я написал это слово на бумаге, отдельно, отдельно, обособленно от всех других слов, возможно, я бы ещё и задумался, где стоит ударение. Но я говорю с вами. И я не ошибаюсь. Могу ошибиться лишь в дате и в часе, когда двигатель под нами заработает на полную мощь. Но сегодня мы стали свидетелями приближения этой даты. Хотя, возможно, пора уже вести речь и о часе…
Тут что-то случилось. Подземный толчок, гул, что-то прошипело снаружи, за окнами, но в зале уже поднимался свой собственный шум. Многие вскочили на ноги, многие о чём-то громко говорили, кто-то начинал плакать.
Нерион-1с тоже взволновался. Но в отличие от других, его волнение было вызвано прояснением. Как будто что-то замкнулось у него в голове, искра, дымок, потом дым рассеялся. Он ясно помнил свой первый визит к философу и богослову. Когда Крутон спал. Когда он лежал, вытянувшись на своём круглом топчане, изображая часы, тело — стрелки. Странно, но сейчас он напоминал часы ещё больше. Только не круглые, механические, а песочные. Тело муравья, в принципе, оно и выглядит как песочные часы. Состоящие из двух колб. Правда, если без головы. А если взять с головой, то уже из трёх колб.