У костра сидит — спина как жердь, ручки намывает, волосы в косы чешет и губы кривит от зари и до заката. Красивая девка, в их городке таких отродясь не бывало. И откуда только принесло?
***
Башня и правда есть. Здоровенная, обугленная, сгоревшая. Верхушку разметало, да так, что они за час пути находили обломки. Это ж кто ее так сжег и сломал? Здоровенную-то Башню? Может он? Тот самый? Да нет. Дурные старые сказки. Но раз башня есть, может и чудище крылатое есть? Ой, храни их Крылатые Боги от беды.
Они лезут через глухой бурелом и набредают на дом. Вот так невидаль! В глухом лесу и дом. Честный сруб, колодец. Даже пара дворовых шавок выскакивает. Лают.
Парни косятся на девку: это еще что за диво?
— Идите дальше. Золото в Башне, в подвале. Левые двери. В правые не ходить — помрете.
Собаки ее как будто признают, руки лижут, прыгают, аж из шкуры вылезают.
Из-за дома выходит мужик с топором. Бородатый, плечистый и рослый, молодой еще. Простая домотканая одежда. Оглядывает их спокойно, без страха, а ведь двадцать их тут.
Молчит.
— Здорово, добрый человек, — говорит Дубович.
— Хм… — хозяин смотрит на девку. — Ну здорово, добрые люди.
— Мы мимо без зла пройдем. Разреши в колодце водицы испить.
— Отчего же нет. Пейте, — и он уходит обратно за дом. Пока они пьют начинает мерно стучать топор, трещит расколотое дерево.
— Это кто такой? — спрашивает Дубович девку.
— Да так. Сторож. Не тронет он вас. Идите уже, в Башне золото, в подвале. Левые двери. Правые его. Не троньте. А то не уйдете отсюда.
Она смотрит на дом как-то злобно, с торжеством.
— Ну, чего встали? — злится девка. — Пошли, мужики!
Все едут дальше. В таком доме чего брать-то? Да и не ворье они все же. Правду имеют. Одно дело брошенное золотишко подобрать, другое честный двор обнести.
Дубович хватает Любавича за плечо и останавливает.
— Иди-ка послушай о чем речи будут вести, — кивает на девку, что пошла на двор.
— А золото?
— Все поровну поделим, не обижай. Иди.
И Любавич лезет кустами да буераками, подползает и выглядывает из-за бревен.
Мужик колет дрова. Девка залезла на верстак и сидит себе, яблочко местное пробует.
— Я говорила, что заберу половину, — дрыгает она ногами. Торжествует, смотрит на мужика едко.
Он молчит. Замахивается топором и с одного удара раскалывает здоровенную колоду. Любавич аж сглатывает тревожно. Во силища!
— Грабить меня пришла? — голос у мужика оказывается низкий, хриплый.
— Я тебе сто лет стирала да щи варила. Заработала! И вообще — мое это золото! Отцовское!
— Ну грабь, грабь. Воруй, по душе тебе золотишко всегда было. А эти кто? Тягловые волы твои? Или присмотрела себе кого? Родовитого.
— Среди этих крестьян? Не смеши меня. И не тебе нос воротить. Наверняка ты им еще и родственник, по какой-нибудь троюродной бабке. Или пра-пра-бабке. Сколько там тебе лет, я запамятовала?
Хрясь! Половина колоды разлетается в стороны.
— Не запамятовала, а не знала, — он кидает на нее мрачный взгляд.
— Ах да, ты же у нас такой скрытный, жене даже возраст сказать не пожелал.
— Не жена ты мне, — мрачно бросает мужик и несет поленья к дому, укладывает любовно на поленницу.
— Вон как заговорил! А как ночами на меня залезал так жена была.
— Стерва ты. Была и осталась. Балованная, мелкая стерва. И кто еще на кого залезал…
— Считать надо было. Зарубки на твоем домишке царапать. Какие же вы, ящерицы, мелочные. Золотишко-то родительское взял. Принцессу в Башне сторожил. Все как у вас полагается.
— И разбудили Боги на мою голову… — бормочет мужик. Ставит новую колоду. Толстую, двум Любавичам руками не обхватить.
« И как он тут один такие деревья валит? Силищи…» — успевает подумать он.
ХРЯСЬ! Колода с одного удара пополам. Как из масла, а не из дерева.
— Тебе золото за охрану положили. А ты всех моих женихов пожрал, зверюга мерзкая!
— Ага, так уж рвались они к тебе в башню, все в подвалах тебя искали да карманы твоим приданым набивали.
— Хм! — девка вздергивает нос. — Нужно было уходить как проснулась! И дернул же черт связаться с тобой, увальнем деревенским! Ну и сиди тут в лесу своем! А я заживу. Как мне положено.
— Заживи, — бросает мужик и снова замахивается топором. Еще одна колода разлетается ровнехонько пополам.
— В шелках ходить буду. С золотых тарелок есть.