«Если на первом плане стоит обеспечение нашего продовольственного положения, то необходимое для этого жизненное пространство следует искать только в Европе, а не исходя из либерально-капиталистических взглядов на эксплуатацию колоний.
Речь идет о приобретении не людских ресурсов, а полезного в сельскохозяйственном отношении пространства. Владение источниками сырья тоже гораздо целесообразнее, если они непосредственно примыкают к рейху в Европе и их не приходится искать где-то за океанами».
Так что Дурново, будучи прав в целом ряде сравнительно второстепенных моментах, ошибался в главном, в начале двадцатого века государственные концепции развития Германии и России настолько противоречили друг другу, что война между нашими странами стала уже просто неизбежной, причем ее неизбежность вовсе не происходила из-за заключенного между Англией, Францией и Россией союзного договора. Напротив, только явное военное превосходство союзников, возможно, могло бы остановить Вильгельма от развязывания мировой бойни.
В этой ситуации России были жизненно необходимы союзники. И, несмотря на все уже изначально ожидаемые издержки, без помощи Англии победить Германию вряд ли было возможно.
Сейчас, с высоты истории, очевидно, какая грозная опасность таилась в зарождающемся в Германии нацизме и его планах захвата жизненного пространства и создания империи Серединной Европы. Однако, до 1914 года такая перспектива развития событий мировой истории еще не была столь очевидна. Тем не менее, попытка установления европейской гегемонии со стороны Берлина, как и ее неприемлемость для России была очевидна еще Александру III.
Ведь царское правительство еще задолго до начала Первой мировой войны осознавало агрессивный характер намерений Берлина по отношению к России и связанную с этим уязвимость своего положения. Вот что в этой связи еще 21 июля 1911 года тогдашний министр иностранных дел Извольский писал Столыпину:
«Вы знаете, что все пять лет, которые я провел на посту министра, меня беспрерывно мучил кошмар внезапной войны. Какой-либо возможности изменить сложившуюся систему союзов не существовало; ее ослабление неминуемо вызвало бы либо общеевропейскую войну, либо безусловное и полное порабощение России Германией. В любом случае это означало бы finis Rossiae [конец России] как великой и независимой державы».
В своем ответе Столыпин говорит, что в сложившейся ситуации надо сделать все, чтобы максимально отодвинуть начало войны, и использовать мир, чтобы укреплять империю:
«Не могу не признать, что тоже был весьма обеспокоен происходившим. Мою точку зрения Вы знаете. Нам необходим мир; война в следующем году, особенно в том случае, если ее цели будут непонятны народу, станет фатальной для России и династии. И наоборот, каждый мирный год укрепляет Россию».
Трижды на протяжении первого десятилетия XX века России удавалось лавировать и уходить от участия в назревавших в Европе военных конфликтов. Однако в 1914 году германский император фактически припер Россию к стенке. При этом никаких шансов сохранить мир у Николая II практически не оставалось.
Конечно, царь мог капитулировать перед наглым захватчиком и бросить Сербию на произвол судьбы. Однако разве проявление слабости хоть когда-нибудь могло остановить зарвавшегося агрессора? Отказ России от противостояния с Германией по своим последствиям был бы сродни Мюнхенскому сговору. Ведь в 1938 году Запад тоже очень не хотел воевать с Германией, да и велика ль беда, подумаешь, лишили Чехию Судет. Зато, как говаривал Чемберлен, после этого аж два поколения в Европе могли бы жить без войны…
Только могла ли у Петербурга быть уверенность в том, что Вильгельм остановится в своих притязаниях к соседям после получения Сербии? А ежели не остановится, то кто стал бы его следующей жертвой? Скорее всего, Франция, к которой у немцев были территориальные притязания. Но в этом случае разве начала бы Россия воевать с тевтонами из-за какой-то там Франции, если она только что отказалась помочь Сербии. И как вообще можно было объяснить русскому крестьянину, что он должен умирать за свободу далекой и незнакомой для него страны? Можно не сомневаться, что в этих условиях Париж был бы быстро раздавлен сапогом немецких солдат. После чего Россия осталась бы один на один с Германией и практически без шансов на победу.