— Почему ты не хочешь позволить ему решить это самому?
— Потому что он влюблен в меня, и это мешает ему мыслить рационально. Со мной сейчас происходит то же самое.
— Можно я дам тебе совет? Слушай всегда свое сердце и поступай каждый день так, как оно велит. Жизнь — в повседневном. И строить планы на далекое будущее — дело почти никчемное.
— Carpe diem.
— Совершенно верно.
— А в нынешних условиях тем более верно, да? Папа, ты веришь, что через два дня может завершиться этап в существовании человечества, что мы вступим в фазу обновления, которая приведет нас к цивилизации более высокого уровня?
— Кто знает, наша биологическая и духовная эволюция предопределены свыше или жизнь — что-то вроде бесконечного несчастного случая, и развитие обусловлено нашими собственными успехами и неудачами… Но есть вопрос, который сейчас очень сильно меня волнует. Никто не говорит, но я знаю, он у всех сидит в голове.
— О чем ты, папа?
— О тебе.
— Я не понимаю.
— Да нет, ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. — В голосе его звучала глубокая печаль. — Замечала ли ты в эти дни какие-то изменения в себе?
— Что ты имеешь в виду?
— Все дочери бури соберутся здесь, потому что это предписывалось им изначально, с момента прибытия к нам. И сейчас их позвали, дали сигнал. А если все так, как мы предполагаем, ты будешь представлять свою мать, будешь вместо нее.
— Думаю, тут ты ошибаешься. О том же самом мне намекал Давид, когда мы только познакомились. Уверяю тебя, если б я унаследовала на сто процентов все то, чем и кем была мама, то знала бы об этом. От нее во мне половина, а другая половина — твоя, папочка. Я принадлежу роду человеческому, сколь бы велики ни были дарования, ниспосланные мне из другого мира.
— Сегодня ты сказала, что мама будет там. Я надеюсь, что так и будет, и это наполняет меня страхом.
— Почему?
— Сначала целью моей жизни было любить ее. Потом — искать. А какая теперь может быть цель? Только обрести ее вновь.
— И чего же ты боишься?
— Вдруг она придет только для того, чтобы окончательно попрощаться?
— Она знает, что ты будешь там. И что на протяжении всех этих лет ты искал ее. И сейчас мы здесь именно поэтому. Мне думается, время во вселенной не измеряется везде одинаково. Земное ощущение времени, наши представления о жизни и смерти должны отличаться от того, как воспринимают течение времени они.
— Почему же она ушла? — продолжал Хулиан Мир мучить себя сомнениями.
— Тогда ее забрали. Если бы она осталась, события развивались бы иначе. И они ее забрали, у них имелись на то причины. Возможно, потому что она влюбилась, и у нее появился ребенок, как и у тех двух дочерей бури, которые тоже родили девочек.
— Высокая цена.
— Она подарила мне жизнь, папа.
— Иногда мне казалось, что она ангел. А ты — ее воплощение, дочка. И ее упование.
Он снова обнял дочь.
Упование.
А та ненависть, которую она чувствовала в Гуантанамо? Таким было ее воплощение? И упование…
— Мы должны верить, иначе наша жизнь становится бессмысленной, — прошептала Джоа, ощущая на плечах тяжесть отцовских рук, ласку, которой ей так недоставало прежде.
55
Они с Давидом были одни… Все, что происходило за стенами их комнаты, — потеряло сейчас всякое значение.
Он ей так нужен…
Carpe diem.
Прервав на мгновение сладостный поцелуй, они не могли насмотреться друг на друга. Каждое нежное прикосновение воспринималось теперь по-новому. Каждый поцелуй — как самый первый. Они тонули в водовороте этого восхитительного состояния, пребывали в смятении и неге, словно в чудесном сне — и, наверное, как и для всех влюбленных, жизнь для них разделилась на ту, что была до, и ту, что начнется после. Столь упоительно хорошо им никогда еще не было.
— Я никогда не прощу им, что тогда, в Паленке, они помешали нам, лишили такого блаженства, — прошептал Давид и снова принялся страстно целовать ее, лаская плечи, шею, грудь. Джоа в истоме откинулась на спину и потянула его к себе. Тело ее трепетало. Они стали единым целым, слились неразрывно… Исчезли сомнения, и не нужны больше были ни слова, ни взгляды. Они говорили телами.
А ветер за окном, жутко завывая и грохоча, сотрясал стены здания. Стихия играючи вырывала из земли могучие деревья. Обломанные ветви, ворохи листьев, газеты, куски сорванной кровли, обломки рекламных щитов — кружились в безумной свистопляске, подобно стаям фантастических слепых птиц.
Джоа не было дела до стихии. Она постигала великую тайну любви.
Тайну объятий мужчины и женщины.
Carpe diem.
56
Главные силы экспедиции выдвинулись незадолго до наступления темноты. Передовая группа прибыла на руины еще в первой половине дня на тот случай, если события вдруг начнут развиваться раньше, чем ожидалось.
Было 21 декабря.
Последние часы тянулись особенно долго. Примерно с полудня скорость ветра стала спадать. По радио передавали метеосводки и информировали о происшествиях, причиной которых стал ураган. Сообщалось о странном поведении стихии: при контакте с сушей смерч должен был разразиться тропической бурей, но этого не произошло, и он, словно по заданной траектории, продолжал двигаться в направлении Чичен-Итцы, над которой его глаз должен был оказаться около полуночи. Это был очень нетипичный ураган. Вопреки всем законам он мог зависать на одном месте и при этом не разрушался. Стержень смерча с глазом внутри окружал грозовой фронт большего диаметра, и в зоне между стенками двух тромбов тоже располагалась область относительного спокойствия. В районе этого-то «века», защищавшего глаз урагана, и находились сейчас участники экспедиции.
До археологического комплекса они дошли за несколько минут. На всех — непромокаемые плащ-накидки и дождевики с капюшонами, на ногах — сапоги. Уродливое кубическое сооружение, предназначенное для прохода добропорядочных туристов через кассу, было закрыто. Не работали и торговые киоски.
Поджидавшие у главного входа проводники из передовой группы повели всех кружным путем — через располагавшийся слева перелесок.
Петляя по тропинке, они наткнулись на хижину, притулившуюся в расселине между утесами. Из темного дверного проема на них уставились несколько пар глаз. Стоявший впереди мужчина осенил себя крестным знамением.
Это был майя, который, увидев странную процессию в тот самый день, когда должны сбыться предсказания его пращуров, по-видимому решил, что это и происходит.
— Добрый вечер, — улыбнувшись, приветствовала индейца Джоа.
Мужчина вновь перекрестился.
— Молния уже?.. — Он с трудом произносил слова.
Он имел в виду молнию из центра галактики, которая должна изменить его мир, дать начало новой жизни.
— Да что вы, какая молния?! — бросила на ходу Джоа.
Абориген снова совершил крестное знамение, а хранители продолжали свой путь, внимательно глядя под ноги, чтобы не споткнуться о камни и торчавшие из земли узловатые корневища деревьев, напоминавшие извивающихся змей. Из-за дождей почва разбухла, тут и там дорогу преграждали огромные лужи.
Между тем дождь прекратился как по волшебству, ветер стих.
Хулиан Мир шел одним из первых. Джоа и Давид, взявшись за руки, оказались где-то в середине процессии. На территории комплекса их встретили другие хранители, молодые и крепкие, как на подбор, ребята.
— Никогда еще мне не приходилось попадать в эпицентр урагана. Хотя по фотографиям и кадрам, которые я видела по телевизору в прогнозах погоды и даже в каком-то кино, я думала, что более или менее знаю, что там творится. — Джоа смотрела вверх, поражаясь небу и безоблачному солнцу. — Это настоящее открытие для меня.
В центре урагана царил абсолютный покой. Ни дуновения ветра, ни капли дождя. Островок хрупкого равновесия, вокруг которого в водяной завесе бесновались смертоносные вихри. Нижняя часть огромной воронки глаза урагана, представляющей гигантскую круглую трубу, поднимавшуюся вертикально, расширялась от поверхности земли к небу. Небо, обрамленное грозовыми тучами, было чистым, прозрачным и пронзительно голубым.