Я лежал на кровати в лазарете. По обе стороны от кровати надо мной склонились медсёстры: молоденькая девушка, которую я видел, когда допрашивал Сергея Николаевича, и пожилая женщина с короткой стрижкой и светло-голубыми глазами. В изножье кровати я увидел Уззу. Выглядела она неважно: на правой скуле порез, на шее и ключицах, чуть выглядывающих из-под ворота, синяки.
— Очнулся наконец, — проговорила она, слегка улыбаясь.
Я смотрел на неё, ощущая, как меня накрывает волна ужаса и отвращения. Передо мной сидела самое омерзительное, жестокое и гадкое существо из всех, кого я когда-либо встречал.
— Вы! — взвыл я. — Вы сожгли их! Сожгли тысячу ни в чём не повинных людей!
Медсёстры отшатнулись, а Узза вздрогнула. Улыбка исчезла с её глаз, а лоб и нос пронзили морщинки, обезобразившие её и без того тусклое и неприметное лицо.
— Любопытно, — пробормотала она.
С яростным рёвом я попытался вскочить с кровати, но сильные руки Иных толкнули меня обратно, и через несколько секунд мой живот оказался перехвачен широким ремнём, не позволяющим мне встать, а руки подняты к изголовью и прикованы нему наручниками. Правую руку жгло болью, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что творилось у меня внутри. Я вспомнил бедную девушку, срывающую голос от крика. Как? Как я мог опуститься до пыток? Как мог вообще предать свою родину и преклониться перед захватчиками?
Взвыв, я рванулся вперёд, но путы крепко фиксировали моё тело.
— Ты монстр! — закричал я в лицо Уззе. — И ты из меня сделала монстра! Я убью тебя, клянусь! Убью каждого из вас, пока у меня будут силы!
Узза прожигала меня взглядом. По её лицу невозможно было сказать, о чём она думает, что чувствует. Медсёстры с глупыми выражениями лиц смотрели то на неё, то на меня.
— Вы можете вколоть ему успокоительное? — наконец подала голос рыжеволосая гадина.
— Не сейчас, — покачала головой та, что была старше. — Его организм испытал шок, и, если сейчас ему что-нибудь вколоть, есть риск, что он потеряет рассудок навсегда.
— Как долго продлится приступ?
— Сложно сказать, — пожала плечами медсестра. — Может час, может сутки. И, вероятно, у него могут начаться галлюцинации, вспышки агрессии или истерики, но вмешиваться нельзя. Сейчас его стоит оставить одного. Ты же знаешь, Узза, что в таких ситуациях, как эта, разные расы ведут себя по-разному. В нашем случае у него временное помутнение рассудка. Так бы он думал раньше, до корректировки поведения.
— Каков шанс, что он восстановится до нужного мне состояния? — ненавистная Узза встала и, подойдя к изголовью, чуть наклонилась и взглянула мне в глаза. Рыкнув, я дёрнулся, и изверг поток ругательств, которые, похоже, не впечатлили Иную.
— Девяносто восемь процентов, — отозвалась молоденькая медсестра, и я почувствовал непреодолимое желание свернуть ей шею. — Мы устраним все повреждения организма, установим новый браслет, и ты сможешь возобновить все процессы.
— Он будет помнить об этом разговоре?
— Вряд ли. В крайнем случае, сознание посчитает происходящее сейчас за кошмарный сон. Волноваться не нужно, Узза. Всё будет хорошо.
— Не легче ли его убить? — задумчиво произнесла Узза и провела кончиками пальцев по моему лицу, словно дразня. Я попытался вцепиться зубами ей в руку, но она моментально её отдёрнула.
— Не стоит, — покачала головой старшая медсестра. — Он станет прежним, обещаю.
— Хорошо, — Узза наконец отошла. — Ты выяснила, что спровоцировало приступ?
— Сбой браслета, — пожала плечами медсестра. — Такое бывает, ты же знаешь. Может, ты слишком на него надавила…
— Хватит, — резко перебила её Узза. — Оставим его одного, пусть приходит в себя.
И они ушли, оставляя меня наедине с чувством вины и омерзения к себе, к Иным, к Уззе. Я вспоминал, как долгие недели, выполняя обязанности главного по бараку, лишал своих сородичей приёмов пищи, отправлял в карцер, всячески прислуживал Иным, лишь бы угодить им и не попасть в опалу. Перед глазами появилась невысокая фигура Вадима. Он смотрел на меня с обидой и упрёком, а дрожащие губы шептали:
— Как же так, Марк Алексеевич? Как вы могли забыть меня? И почему вы перешли на их сторону?
Помотав головой, я отогнал наваждение, но вместо младшего приятеля появился Владислав Алексеевич. Покачав головой, он медленно и тихо произнёс:
— Ты разочаровал меня, мальчик. Я считал тебя смелым и верным, человеком, на которого можно положиться и который никогда не бросит в беде. А ты… — он сплюнул на пол, и я вздрогнул от этого жеста, такого несвойственного моего наставнику и другу. — Как хорошо, что я умер до того, как ты стал таким.
Я зарыдал, отчаянно и с надрывом. Всё тело била дрожь, ноги сводили судороги, а правая рука будто оказалась в костре.
Владислав Алексеевич исчез, и вместо него появилась Марина. Вся в синяках, кровавых подтёках, с выбитыми зубами и заплывшим левым глазом. Она смотрела на меня с презрением и ненавистью, и я был солидарен с ней. Возможно, я даже сильнее ненавидел самого себя, чем она меня.
— Прости меня! — рыдая, прохрипел я. — Прости! Я не знаю, что могло бы меня оправдать, моё предательство и зверство! Умоляю тебя…
Марина покачала головой и плюнула в меня.
— Ты ничтожество! — прошипела она, наклоняясь надо мной. — Жалкий, трусливый предатель, решивший сохранить свою никчёмную жизнь ценой жизни своих соплеменников! Ты убил меня, убил две сотни человек, которые не сдались и до последнего боролись с захватчиками! Смерть для тебя не выход, трус. О нет! — её лицо болезненно исказилось. — Ты до конца своих жалких дней будешь жить с осознанием того, что сделал! Продолжая прислуживать Иным, стелясь перед Уззой, ты будешь сжигать себя в ненависти и омерзении к самому себе, и это будет заслуженной карой для тебя.
Я пронзительно закричал и не замолкал, пока не сорвал голос. В голове гудел рой голосов, на все лады называющих меня предателем, трусом и ничтожеством. Да, тысячу раз да! Я был согласен с ними, и от этого хотелось вырваться из пут лишь для того, чтобы вырезать на моей чёртовой коже эти слова, выжечь их клеймом на лице, чтобы каждый встречный знал, кто перед ним. Вывернув голову, я попытался разглядеть, как закреплены мои руки. Удалось мне это далеко не с первого раза, а когда всё же получилось, я замер от ужаса. Браслета не было, как не было и кожи, до этого скрытой клеймом. Вместо неё была прозрачная плёнка, обмотанная вокруг всего предплечья, запястья, ладони и пальцев. Там, где раньше был браслет, теперь виднелись кости, сухожилия и мышцы. Перед глазами всё поплыло, и я провалился в темноту.
Глава 11
Когда я открыл глаза, то не сразу понял, что произошло. В голове смутными образами мелькали улицы города, Узза, казнь, взрыв, Марина, но из этого я ника не мог вырвать самое последнее воспоминание.
В горле было сухо, но в остальном, не считая слабости, я чувствовал себя нормально. Я осторожно привстал и обратил внимание, что браслет на мне изменился. Он казался шире прежнего и был девственно чистым, в то время как старый успел за несколько месяцев покрыться пятнами крови и грязи.
— Как ты? — раздался тихий вопрос, и я, вскинув голову, увидел Уззу, стоящую поодаль.
— Нормально, — неуверенно ответил я.
Она подошла ко мне и, выйдя на свет тусклой лампочки, слегка улыбнулась мне. При виде её мне стало спокойно и тепло, будто она была единственным и самым дорогим для меня человеком.