— Если есть желание посмотреть, у меня наверху еще одна комната, — сказал старик. — Там ничего особенного. Всего несколько предметов.
Согнувшись, он медленно поднялся по стертым ступенькам и через крохотный коридорчик привел Егора в комнату; окно ее смотрело не на улицу, а на мощеный двор. Егор заметил, что мебель здесь расставлена, как в жилой комнате. На полу дорожка, на стенах две-три картины, глубокое неопрятное кресло у камина. На каминной полке тикали старинные стеклянные часы с двенадцатичасовым циферблатом. Под окном, заняв чуть ли не четверть комнаты, стояла громадная кровать, причем с матрасом.
— Мы здесь жили, пока не умерла жена, — объяснил старик, как бы извиняясь. — Понемногу распродаю мебель. Вот превосходная кровать красного дерева… То есть была бы превосходной, если выселить из нее клопов. Впрочем, вам, наверно, она кажется громоздкой.
В теплом тусклом свете комната выглядела даже уютной. А ведь можно было бы снять ее, подумал Егор, если хватит смелости. Это была дикая, вздорная мысль, и умерла она так же быстро, как родилась; но комната пробудила в нем какую-то ностальгию, какую-то память, дремавшую в крови. Ему казалось, что он хорошо знает это ощущение, когда сидишь в такой комнате, развалившись в кресле, вокруг тишина и покой, и ты совсем один, в полной безопасности, ничей голос тебя не донимает, только чайник поет на кухне да дружелюбно тикают часы.
— Тут нет видеокрана, — вырвалось у него.
— Ах, этого, — ответил старик. — У меня никогда и не было. А вот в углу хороший раскладной стол. Правда, чтобы пользоваться боковинами, надо заменить петли.
В другом углу стояла книжная полка, и Егора уже притянуло к ней. На полке была только дрянь. Охота за книгами и уничтожение велись в кварталах джоберов так же основательно, как везде. Едва ли в целой Океании существовал хоть один экземпляр книги, изданной до 2000 года. А с другой стороны висела покрытая стеклом картина в привинченной к стене раме, изображавшая цветущую сакуру. Наверное, её тоже можно купить, но домой просто так не унесешь — разве только без рамки. Тем не менее, он задержался еще на несколько минут, беседуя со стариком, и выяснил, что фамилия его Синьлю. Оказалось, что мистеру Синьлю шестьдесят три года, он вдовец и обитает в лавке тридцать лет.
Егор уже решил, что, выждав время, рискнет еще раз посетить лавку. Едва ли это опасней, чем пропустить вечер в общественном центре. Большой опрометчивостью было уже то, что после покупки книги он пришел сюда снова, не зная, можно ли доверять хозяину. И снова мелькнула безумная мысль снять верхнюю комнату. От восторга забыл об осторожности.
Вдруг сердце у него екнуло от страха, живот схватило. В каких-нибудь десяти метрах — та самая девица из отдела литературы, длинноволосая. Уже смеркалось, но Егор узнал ее без труда. Она посмотрела ему прямо в глаза и быстро прошла дальше, как будто не заметила.
Несколько секунд он не мог двинуться с места, словно отнялись ноги. Потом повернулся направо и с трудом пошел, не замечая, что идет не в ту сторону. Одно по крайней мере стало ясно. Сомнений быть не могло: девица за ним шпионит. Она выследила его — нельзя же поверить, что она по чистой случайности забрела в тот же вечер на ту же захудалую улочку в нескольких километрах от района, где живут партийцы. Слишком много совпадений. А служит она в тайной полиции или же это самодеятельность — значения не имеет. Она за ним следит, этого довольно. Может быть, даже видела, как он заходил в пивную.
Идти было тяжело. Стеклянный груз в кармане при каждом шаге стукая по бедру, и Егора подмывало выбросить его. Но хуже всего была спазма в животе. Несколько минут ему казалось, что если он сейчас же не найдет уборную, то умрет. Но в таком районе не могло быть общественной уборной. Потом спазма прошла, осталась только глухая боль.
Улица оказалась тупиком. Егор остановился, постоял несколько секунд, рассеянно соображая, что делать, потом повернул назад. Когда он повернул, ему пришло в голову, что он разминулся с девицей какие-нибудь три минуты назад, и если бегом, то можно ее догнать. Можно дойти за ней до какого-нибудь тихого места, а там проломить ей череп булыжником. Стеклянное пресс-папье тоже сгодится, оно тяжелое. Но он сразу отбросил этот план: невыносима была даже мысль о том, чтобы причинить ей боль. Вдобавок девица молодая и крепкая, будет защищаться. Потом он подумал, что надо сейчас же пойти в общественный центр и пробыть там до закрытия — обеспечить себе хотя бы частичное алиби. Но и это невозможно. Им овладела смертельная вялость. Хотелось одного: вернуться к себе в квартиру и ничего не делать.