Юлии, как оказалось, было двадцать два года, а работала, как он и предполагал, в отделе литературы, выпускавшем в год несколько десятков книг неглубокого содержания – мыльные оперы, кровавые боевики, космические приключения, эротика во всех её проявлениях вплоть до откровенной порнографии. Юлия, в частности, успела проработать около года в подразделении, специализировавшемся на порнороманах. Членам партии, разумеется, читать такое категорически воспрещалось, из разрешённой литературы – лишь труды партийных классиков и идеологически правильные сочинения вроде «Жизнь во имя Отечества».
Первый роман у нее случился в шестнадцать лет — с партийцем намного старше, который впоследствии покончил с собой, чтобы избежать ареста. «И правильно сделал, — добавила Юлия. — У него бы и мое имя вытянули на допросе». После этого были и другие – пока не угораздило оказаться на содержании «того козла». Жизнь в ее представлении была штука простая. Ты хочешь жить весело; «они», то есть партия, хотят тебе помещать; ты нарушаешь правила как можешь. То, что «они» хотят отнять у тебя удовольствия, казалось ей таким же естественным, как то, что ты не хочешь попасться. Она ненавидела партию и выражала это самыми грубыми словами, но в целом ее не критиковала. Партийным учением Юлия интересовалась лишь в той степени, в какой оно затрагивало ее личную жизнь.
О женитьбе они не заговаривали. Слишком призрачное дело. Даже если бы удалось избавиться от Зины, жены Егора, ни один комитет не даст им разрешения.
— Какая она — твоя жена? — поинтересовалась Юлия.
— Она? Слишком правильная, в своей правильности доходившая до фанатизма. И оттого превратившаяся по сути в биоробота.
И он принялся рассказывать ей о своей супружеской жизни, но, как ни странно, все самое главное она знала и без него. Она описала ему, да так, словно сама видела или чувствовала, как цепенела при его прикосновении Зина, как, крепко обнимая его, в то же время будто отталкивала изо всей силы. Возможно, они вообще не спали бы вместе, если бы не «партийный долг». С Юлией ему было легко об этом говорить, да и Зина из мучительного воспоминания давно превратилась всего лишь в противное.
В отличие от Егора Юлия поняла смысл пуританства, насаждаемого партией. Дело не только в том, что половой инстинкт творит свой собственный мир, который неподвластен партии, а значит, должен быть по возможности уничтожен. Еще важнее то, что половой голод вызывает истерию, а она желательна, ибо ее можно преобразовать в военное неистовство и в поклонение вождю. Юлия выразила это так:
— Когда спишь с человеком, тратишь энергию; а потом тебе хорошо и на все наплевать. Им это — поперек горла. Они хотят, чтобы анергия в тебе бурлила постоянно. Вся эта маршировка, крики, махание флагами — просто секс протухший. Если ты сам по себе счастлив, зачем тебе возбуждаться из-за Великого кормчего, трехлетних планов, пятиминуток ненависти и прочей ахинеи?
Очень верно, додумал он. Между воздержанием и политической правоверностью есть прямая и тесная связь. Как еще разогреть до нужного градуса ненависть, страх и кретинскую доверчивость, если не закупорив наглухо какой-то могучий инстинкт, дабы он превратился в топливо? Половое влечение было опасно для партии, и партия поставила его себе на службу. Такой же фокус проделали с родительским инстинктом. Семью отменить нельзя; напротив, любовь к детям, сохранившуюся почти в прежнем виде, поощряют. Детей же систематически настраивают против родителей, учат шпионить за ними и доносить об их отклонениях. По существу, семья стала придатком полиции мыслей. К каждому человеку круглые сутки приставлен осведомитель — его близкий.
Неожиданно мысли Егора вернулись к Зине. Если бы Зина была не так глупа и смогла уловить неортодоксальность его мнений, она непременно донесла бы в полицию мыслей. А напомнили ему о жене зной и духота, испарина на лбу. Он стал рассказывать Юлии о том, что произошло, а вернее, не произошло в такой же жаркий день много лет тому назад.
Случилось это через три или четыре месяца после женитьбы. В туристском походе они случайно отстали от группы. Замешкались на каких-нибудь две минуты, но повернули не туда и вскоре вышли к старому меловому карьеру. Путь им преградил обрыв в десять или двадцать метров; на дне лежали валуны. Спросить дорогу было не у кого. Сообразив, что они сбились с пути, Зина забеспокоилась. Отстать от шумной ватаги туристов хотя бы на минуту для нее уже было нарушением. Она хотела сразу бежать назад, искать группу в другой стороне. Но тут Егор заметил странный куст, росший пучками в трещинах каменного обрыва. Он был с двумя цветками — ярко-красным и кирпичным. Егор ничего подобного не видел и позвал её.