Егор праздно глядел на двор из-за занавески. Женщина с красными руками все еще расхаживала между корытом и веревкой. Она вынула изо рта две прищепки и запела вновь:
Пусть говорят мне: время все излечит.
Пусть говорят: страдания забудь.
Но музыка давно забытой речи
Мне и сегодня разрывает грудь!
Всю эту идиотскую песенку она, кажется, знала наизусть. Голос плыл в нежном летнем воздухе, очень мелодичный, полный какой-то счастливой меланхолии. Казалось, что она будет вполне довольна, если никогда не кончится этот летний вечер, не иссякнут запасы белья, и готова хоть тысячу лет развешивать тут пеленки и петь всякую чушь. Егор с удивлением подумал, что ни разу не видел партийца, поющего в одиночку и для себя. Это сочли бы даже вольнодумством, опасным чудачеством, вроде привычки разговаривать с собой вслух.
— Можешь повернуться, — сказали Юлия.
Егор обернулся и не узнал ее. Он ожидал увидеть ее голой. Но она была не голая. Превращение ее оказалось куда замечательнее. Она накрасилась. Сделала она это не очень умело, но и запросы Егора были весьма скромны. Он никогда не видел и не представлял себе партийную женщину с косметикой на лице. Юлия похорошела удивительно. Чуть-чуть краски в нужных местах — и она стала не только красивее, но и, самое главное, женственнее.
Они скинули одежду и забрались на громадную кровать из красного дерева. Белья не было, но одеяло под ними было вытертое и мягкое, а ширина кровати обоих изумила.
— Клопов, наверно, тьма, но какая разница — сказала Юлия.
После они ненадолго уснули. Когда Егор проснулся, стрелки часов подбирались к девяти. Он не шевелился — Юлия спала у него на руке. Почти все румяна перешли на его лицо, на валик, но и то немногое, что осталось, все равно оттеняло красивую лепку ее скулы. Женщина на дворе уже не пела, с улицы негромко доносились выкрики детей. Он лениво подумал: а ведь в отмененном прошлом это было о6ычным делом — мужчина и женщина могли лежать в постели прохладным вечером, ласкать друг друга когда захочется, разговаривать о чем вздумается и никуда не спешить — просто лежать и слушать мирный уличный шум? Жаль, то время ушло безвозвратно. Юлия проснулась, протерла глаза и, приподнявшись на локте, поглядела на чайник.
— Сейчас встану, заварю кофе. Время ещё есть.
Где-то за стеной послышалось шуршание, и, как показалось Егору, тихое шипение. Он непроизвольно побледнел, закатив глаза, и Юлия заметила это.
- Что с тобой?
— Мне показалось, там змеи…
- Откуда? В городе их не встретишь, разве что в пригородах, да и то поискать надо. Неужели ты так их боишься?
— Змеи… Нет ничего страшней на свете.
Она прижалась к нему, обвила его руками и ногами, словно хотела успокоить теплом своего тела. Он не сразу открыл глаза. Несколько мгновений у него было такое чувство, будто его погрузили в знакомый кошмар, который посещал его на протяжении всей жизни. Он стоит перед стеной мрака, а за ней — что-то невыносимое, настолько ужасное, что нет сил смотреть. Главным во сне было ощущение, что он себя обманывает: на самом деле ему известно, что находится за стеной мрака. Чудовищным усилием, выворотив кусок собственного мозга, он мог бы даже извлечь это на свет. Егор всегда просыпался, так и не выяснив, что там скрывалось.
— Извини, — сказал он. — Пустяки. Змей не люблю, больше ничего.
— Не волнуйся, милый, даже если заявятся, мы этих тварей быстро отсюда выгоним.
Черный миг паники почти выветрился из головы. Слегка устыдившись, Егор сел к изголовью. Юлия слезла с кровати и заварила кофе. Его аромат был до того силен и соблазнителен, что они закрыли окно: почует кто-нибудь на дворе и станет любопытничать. Самым приятным в кофе был даже не вкус, а шелковистость на языке, которую придавал сахар, — ощущение, почти забытое за многие годы питья с сахарином. Юлия, засунув одну руку в карман, а в другой держа бутерброд с джемом, бродила по комнате, безразлично скользила взглядом по книжной полке, объясняла, как лучше всего починить раздвижной стол, падала в кресло — проверить, удобное ли, — весело и снисходительно разглядывала старинный циферблат. Принесла на кровать, поближе к свету, стеклянное пресс-папье. Егор взял его в руки и в который раз залюбовался мягкой дождевой глубиною стекла.