«Не то, — мысленно одернул себя. — Мне нужно оружие. Какое-нибудь воспоминание про оружие. Кинжал или нож».
Вспышка. Я лежу на скамейке в парке. Рядом светит уличный фонарь. На мне три куртки и две пары брюк. С неба срываются крохотные хлопья снега. По телу бежит дрожь, с выдохом изо рта вырываются клубы пара, пальцы на руках синеют, потому что я не нашел перчаток, ноги горят от холода, легкий ветерок убаюкивает и уносит мой разум в царство грез. Я борюсь с сонливостью. Знаю, что умру, если засну здесь. На свет фонаря выходит бородатый мужик. На нем тоже несколько слоев одежды: сверху дырявая зеленая куртка и мешковатые фиолетовые брюки. На голове шапка-колпак как у гномов из детских сказок. Такая с помпоном. Его руки дрожат сильнее моих. Мужик водит ими из стороны в сторону, вырисовывает восьмерки перед собой. Он сжимает в руках предмет. Нож. Нет, скорее, кинжал. Из-за темноты плохо видно. Рукоятка слишком длинная и напоминает копыто. Лезвие слишком кривое — таким только разрывать. Мужик бубнит и бубнит, бубнит и бубнит, бубнит и бубнит, выдыхая облачка пара. До меня долетают лишь слова: «отдавай» и «рюкзак».
Я встаю со скамейки. Пячусь. Выставляю перед собой дрожащие руки. Успокаиваю мужика и заверяю, что сейчас все отдам. А сам срываюсь на бег и кричу. Срываю горло, но кричу. Кричу о помощи. Бегу по парку, по бокам проносятся скамейки и уличные фонари. Бегу на огни города, на свет из окон, которые напоминают звезды в ночном небе. Бегу на звуки машин, на разговоры ближайших людей. Не оборачиваюсь. Мужик несется за мной. Одна секунда стоит моих вещей, стоит моей свободы, стоит моей жизни. Я выбегаю на улицу, в толпу студентов, что идут домой или в общежитие. Они кричат, ругают меня, один даже бьет в лицо, и я падаю на холодную землю. Ничего. Синяк заживет. Главное, что я сбежал. Я выжил.
Я перемотал воспоминание назад, как кассету в видеопроигрывателе. Вновь я в парке, на скамейке, а передо мной мужик с ножом. До сих пор отчетливо помню этот вечер. Этот страх. Это отчаяние в глазах мужика. И этот уродливый нож. Скорее всего, он не был таким. Воображение дорисовало лишние подробности, искривило и вытянуло его. Мужик держал в руке кухонный нож или кусок арматуры. Но я зацепился за ужасный образ. Рукоятка-копыто и кривое лезвие, которым разве что разрывать, а не резать и протыкать. Думаю, на нем были капли крови. Должны быть.
Мысленно подошел ближе к мужику с «ножом». Сердце забилось чаще, кожи коснулся холод того вечера.
Мизинцем правой руки коснулся настоящего ножа в левой и посыпал его мороком, представляя то уродливое оружие. Его очертания. Каждую мелочь в искаженной картине.
Открыл глаза и посмотрел на левую руку. Пальцы обнимали настоящее копыто. Из него торчал треугольный кусок металлического листа с каплями крови. Посередине «кинжала» виднелась синяя лента. Она скрепляла две несовместимые части. В воспоминаниях ее не было. Видимо, морок исправил невозможность оружия.
— Ну как? — спросила Надя. — Сработало.
— Посмотри, — развернулся я к ней.
Когда ее взгляд коснулся кинжала, глаза сестры округлились. С губ сорвался воодушевленный свист.
— Можешь когда хочешь, — широко улыбнулась Надя и протянула руку.
Я не отдал кинжал, поэтому она приподняла бровь.
— Рано, — объяснил я. — Сейчас он хрупок. Любое сомнение развеет морок.
— И зачем мне оружие, которым нельзя пользоваться?
— Нужно вложить веру или страх. Пока не знаю.
— Ладно. Лучше скажи, этой штукой можно ранить Скрытых?
Кинжал в руке задрожал.
— Можно, — спешно заверил я. — Это оружие против чертей. Не сомневайся!
— Окей-окей!
Изолента поблекла, но морок выдержал. Отлично. Позже укреплю его.
Я оставил кинжал на краю стола и перевел взгляд на кружку, в которую кинул два черных волоска. Вода почернела, словно в ней разбавили черную краску.
— Мне нужно кресло, — сказал я и взял ножницы для ногтей.
— Держи, — встала Надя, отошла в сторону выхода в коридор.
Усевшись на кресло, положил на стол левую руку в гипсе и бинтах. Подъехал поближе, и рука оказалась на середине стола.