«Я улыбаюсь от одной мысли, что моя Даша повзрослеет и будет петь. И плачу, когда думаю о том, что она окончит школу», — повторились слова незнакомки эхом в голове.
Понятно. Я не такое уж и чудовище, как считала. Они дороги мне. Миша. Катя. Денис. Мирослав. Надя. Каждый незаменим. Каждый хранил в себе частичку меня. Они — мое продолжение. Нет. Они — мой шанс оставить после себя хоть что-то хорошее.
До сего дня я угрожала, запугивала и шантажировала мистиков и Скрытых, не делая различий. Я уничтожила целую династию ради себя любимой. Превратила потомков Николая Воронова в рабов. Меня никогда не назовут хорошим человеком. Возможно, кто-то и вовсе откажется считать меня человеком. Но не дети. Они останутся на моей стороне, чтобы ни случилось. А я отплачу им тем же.
— Мальчик, — позвала я.
Он посмотрел сначала на Мишу, затем на Дениса. Следом поднял глаза на меня и только тогда понял, что обратилась я к нему. Художник нахмурился от… причудливой манеры речи. И я сказала, не переставая плакать и шмыгать носом:
— У тебя должно быть отличное воображение.
— Ну да, — неуверенно протянул он.
— Измени мое лицо на портрете. Не хочу, чтобы на нем отпечаталась моя печаль. Пририсуй гордую улыбку.
— Хорошо.
Мы просидели в гостиной до вечера. Я расплатилась с ним, и он ушел.
А через неделю Мирослав умер. Уснул и не проснулся.
Склонившись над его люлькой, я поклялась, что спасу своих детей. Какую бы цену мне не пришлось заплатить.
☉☉☉
Постепенно я понял, как работало Беловодье. Вокруг моей шеи заплеталась невидимая цепь, поводок. Он удерживал рядом с неким якорем. Этой женщиной.
В поместье — в месте, которое пропиталось ее духов за сотни лет — путешественник перенес меня в Беловодье. В воспоминания мира о Марии Рязановой. В маленький закуток огромного лабиринта. Возможно, по планете были разбросаны сотни тысяч таких закутков. Скромных ниш, где медленно умирали воспоминания.
Чем дальше во времени я продвигался, тем ярче становились краски. Ноздри вновь щекотали знакомые запахи, а ушей касались давно позабытые звуки. Память вселенной до безумия напоминала человеческую. Или наоборот?
Я стоял в гостиной. Видел, как по щекам этой женщины стекали слезы. Ее лицо оставалось непроницаемым. Казалось, его заменили на каменную маску, но даже сквозь нее проступали настоящие чувства. Брови едва заметно подрагивали. То и дело стремились сомкнуться над переносицей. Кожа под нижней губой морщилась. Эта женщина боролась сама с собой. Но ради чего? Почему она вдруг заплакала?
Я не проживал века вместе с ней. Скорее, меня перемещало по ключевым событиям ее жизни. Я не застал ее рождение, но видел заключение договора с Тираном из Лягушево. Не сопровождал ее на уроках мистицизма в поместье Вороновых, но следил за величайшим провалом — как она стала должницей. Также зачем-то мир показал мне разговор с незнакомой женщиной на детской площадке зимой.
И теперь я стоял рядом с мужчиной, который рисовал семейный портрет. Тот мальчик у нее на коленях вместе с Надей — не я. Она назвала его Мирославом. К тому же в глаза бросалась разница в цвете волос. У меня они черные, а у Мирослава русые. Как у Нади. Они же все-таки близнецы.
Перед глазами возникло черное пятно. Сначала появилась крошечная точка, затем разрослась до кляксы и поглотила всю гостиную целиком. Меня опять перенесло в следующее воспоминание. Сколько их еще оставалось? Что меня ждет в самом конце? Существовал ли вообще конец?
В разуме засеяла беспочвенная уверенность, что меня не ждало ничего хорошего.
Первым появились звуки. Легкий скрип половиц, топот детских ножек и выкрики этой женщины. Запахи возникли следом. Затхлость и удушающие ванильные духи.
Моргнул. Тьма расступилась, явила то же поместье, ту же гостиную. Но эта женщина уже не сидела перед художником, а семейный портрет уже занимал почетное место на стене.
Я опустил взгляд на свои руки. Рукава толстовки просвечивались насквозь. Руки виднелись отчетливо, будто я носил прозрачную одежду. На мертвенно-бледной коже проступали синие вены и алые капилляры. Уверен, встань я перед зеркалом, увидел был призрачное отражение, как в день становления мистиком. Время поджимало. Сколько мне осталось? Пара часов? Может, день?
Бесполезно. Все бесполезно. Мне не выбраться. Я пробовал уходить подальше от этой женщины, пробовал выбегать из дома, нестись по лесу в надежде вырваться из крепкой хватки Беловодья. Без толку. Стоило моргнуть, я снова оказывался недалеко от нее. Если я не моргал, веки тянула вниз сильная усталость и сонливость. Выхода не было.