И я иду в самое сердце Зла. Страшно и подумать, что случилось бы, приди я сюда в настоящем мире. Уверен: меня не ждало бы ничего хорошего.
По дороге не второй этаж в памяти, как в дремучем болоте, пузырьками поднимались знания о чертях. Изворотливые Скрытые собирались в Пляски и «гастролировали» по деревням и селам. На одном месте задерживались не дольше десяти лет. Временами от Плясок отделялись одиночки. Они также совращали девушек, игрались с людьми, как с куклами, но размах отличался. Пляски опустошали хутора. Одиночки же не заходили дальше пары домов, но засиживались сильно дольше. В книге, которую мы с Надей прочитали вчера, нашлась история про древний род, что тянулся столетиями. Его наследники прославились животной похотью. Каждый век черт сбрасывал старую личину и примерял молодую, чтобы совращать женщин из соседних сел, чтобы продолжать род, чтобы заражать и развращать невинных.
Ступени вывели меня на лестничную клетку, вдоль которой шеренгой стояли шесть дверей. Обломки дверей. Они висели в воздухе и были измазаны чем-то черным. Вместо пола я увидел дыру, а в ней первый этаж. Если упаду, мало не покажется. Ноги не сломаю, но лодыжки вывихну.
К счастью, стены мало чем отличались от остального дома. В пространстве замерли плоские бетонные многоугольники. Слишком ровные и искусственные. Будто их вырезали из картона. Края выглядели острыми. Коснусь, и разрежет плоть, как нож — масло.
Я проскользнул в квартиру и поморщился от яркого света. В полумраке даже тусклая лампа светила, как солнце в зените. Но лампочек были десятки. Лучи струились из неровных треугольников под ногами. Осколки зеркал усеивали пол и были размером не больше ладони. Из настоящего мира свет проникал в Зазеркалье через зеркала. По ним скитальцы находили дорогу обратно. Ведь подлинный свет ни с чем не спутаешь.
— Черт, — выругался я.
Разбитое зеркало на полу не предвещало ничего хорошего. Скорее…
— Ма! — пропел девичий голос из дальних осколков.
Взгляд прыгнул в сторону. По воздуху ко мне катилась маленькая ручка. Она то исчезала, то появлялась на свету. Рядом летела головка с двумя косичками, за ней следовали лохмотья платья и юбки.
Меня резко толкнули в бок. Я упал на колени и чудом не проехался ладонями по осколкам на полу. Обернулся и увидел половину красных шорт. Из штанины спускалась худощавая нога. Ее покрывали светлые шрамы — ни сантиметра живого места. Туловище попадало на свет боком. Виднелась белая майка и тоненькая рука — тоже вся в шрамах. По запястью ползли красные, налитые кровью рытвины. Лицо со второй половиной женщины не отражались в осколках, поэтому и для Зазеркалья они не существовали.
На свет выбежала девочка, и мое сердце ушло в пятки. Ей было от силы лет восемь. Она носила розовую юбку и легкую белую майку. Черные волосы заплетались в две косички, что энергично постукивали по спине во время ходьбы. Девочка смотрела на маму одним глазом, а половину лица покрывал ужасный ожог. Он начинался на шее, поднимался по уголку рта и краешком задевал нос. На руках девочки белели шрамы, как и у матери.
Они не носили обуви. Обе стояли на острых осколках босиком.
Меня чуть не вывернуло. Хорошо, что сегодня не завтракал. После заседания взял себе привычку не есть перед походом в тошнотворные места. И ведь не прогадал!
— Взяла свой нож? — спокойно спросила мама. — Скоро Владыка спустится.
— Да! — радостно прокричала девочка и показала матери ножичек. Темно-красный налет покрывал лезвие целиком. Несколько пятен облепили деревянную ручку.
— Дура! — прокричала мама. И я дернулся вместе с девочкой. — Говорила же мыть после ритуала! А не то болячку занесешь!
Девочка насупилась, из единственного глаза потекли слезы. Она тихо всхлипнула и прижала нож к груди двумя ручками.
— П-п-прости…
— Вот же…
В дверь постучали. Мать цокнула.
— А ну живо в ванну. Тщательно промой его и бегом сюда, поняла?
Девочка шмыгнула носом, крутанулась на месте и скакнула туда, откуда прибежала. Я потянул к ней руку. Хотел коснуться плеча. Хотел обнять. Хотел утешить и вытащить из кошмара. Но тело девочки вновь разделилось на отдельные конечности, но и те вскоре исчезли в черноте. Мои пальцы схватили лишь пустоту.
«Чудовища», — мысленно пробормотал я, потому что сказать вслух побоялся.