— Ей-богу, ничего! — прошуршала солома, но в этот момент снова раздался глухой стук со стороны плетеного кузова, и Шарика больше не могли ввести в заблуждение ни коварная пелена полумрака, ни притворные зевки хитрого горшка, да и весь этот явный сговор обитателей сарая.
А сарай словно потемнел от гнева: нечего сказать, хороша эта старая клуша, напроситься напросилась, а ведет себя на редкость неосмотрительно. Мечтала об укромном уголке, где ее никто не потревожит, — дали ей прибежище. Получила все, чего хотела: уютное местечко, соломенную подстилку, покой, полумрак… а как вздумается ей яйца переворачивать, тут уж она ничего не видит и не слышит; выходит, на всех остальных ей наплевать! Ну что ж, Ката, за такое нарушение уговора тебе и в самом деле придется поплатиться.
А незадачливая наседка в своем материнском рвении и вправду не видела, не слышала и ничего вокруг не замечала. Слух ее услаждало нежное, глухое постукивание родных яиц; усиленно трудясь ногами и клювом, курица перекатывала яйца, стараясь, чтобы самое нижнее очутилось наверху, и тем самым ему досталось необходимое тепло и нужное количество влаги из воздуха. «Глупая курица» и понятия не имела о том, что такое тепло и влага, зато она точно знала, что именно она должна делать для того, чтобы из яиц вылупились цыплята, а в конечном счете это самое важное.
В этот момент Ката была поглощена тем, чтобы неуклюже подталкивая клювом и шеей, выкатить на поверхность одно заупрямившееся яйцо, а когда она, справившись со своей задачей, удовлетворенно вскинула голову, то… встретилась взглядом с собакой.
В первый момент Ката оцепенела от неожиданности. В полумраке она не узнала Шарика, и ей было не видно, что пес дружелюбно метет по земле хвостом: Шарик встал на задние лапы, передними опираясь о край кузова. Курица с перепугу окончательно потеряла голову и со всей силы клюнула собаку в нос. Удар пришелся как раз в то место, где еще не успели зажить раны, нанесенные кошкой.
— Уй-ю-юй! — взвыл несчастный Шарик и, тряся носом, помчался во двор, вдогонку за старой хозяйкой, которая собиралась уходить куда-то.
— Ну что с тобой опять стряслось?
— Ката… Ката сидит в сарае…
Старуха поставила сумку на землю и внимательно осмотрела собачий нос.
— Ну пошли, дурачок, промою твои царапины. Сколько раз тебе говорить, чтобы с кошкой не связывался?..
— Ката… — скулил Шарик. — Уселась в кузов, спрятала там свои яйца, а я даже и не собирался ее трогать…
— Ладно, ладно, до завтра заживет…
Старуха погладила пса по голове и подхватила сумку, а Шарик, оживленно виляя хвостом, двинулся было к сараю, чтобы разоблачить вероломную курицу. Однако хозяйка направилась к калитке.
— Не туда, не туда! — залаял пес. — Она в сарае. — И Шарик осторожно ухватил хозяйкину сумку, чтобы вывести старуху на правильный путь.
— Молодец, Шарик! — умилилась хозяйка. — Сторожи дом, собачка!
Она захлопнула калитку, а Шарик в полном остолбенении уставился ей вслед. Вяло вильнув хвостом, он понуро побрел к крыльцу и плюхнулся на живот.
— Только от человека и можно такой глупости дождаться! — огорченно вздохнул пес. — Ведь говорил ей яснее ясного и тянул в ту сторону… Не поймешь ее, эту хозяйку, — вздохнул он. — Не иначе, как она сама посадила туда Кату. Ну ладно, погоди у меня, глупая квочка: появится хорек, так ты меня тогда на помощь не дозовешься!
Как жаль, что бедной курице не дано было читать мысли Шарика, ибо такое освещение фактов ее явно порадовало бы. А главное — в этот момент ее захлестывали волны холодной антипатии, устремившиеся к ней из каждого уголка сарая. Волны ледяного, враждебного безмолвия — всплески недоброжелательных чувств и мыслей.
Хоть бы кто-нибудь нарушил это молчание! Уж лучше бы выбранили ее самыми злыми и нехорошими словами, лучше бы несправедливо обидели ее — только бы не казнили этим суровым, гневным молчанием. Но столь жестокий приговор больнее всего задевал Кату именно потому, что она была с ним совершенно согласна. Она нарушила привычную тишину, приманила в сарай собаку, да вдобавок еще и клюнула ее в нос. Собака с воем умчалась, и теперь вот-вот явится хозяйка, отнимет яйца, выгонит отсюда Кату, и тем самым для исконных обитателей сарая будет восстановлен исконный порядок. А в сарае умеют чтить порядок, умеют щадить чужую старость, здесь не привыкли вмешиваться в сокровенные тайны чужой жизни.
Время текло медленно. Тени за порогом сарая постепенно стали клониться к востоку, стало быть, перевалило за полдень, и Ката сидела неподвижно и ждала, когда же появится человек и свершит над ней свой суд.
Но вместо человека в сарай проскользнула воробьиха и негромко, хотя и весьма оживленно зачирикала:
— Чик-чирик, чик-чирик, сейчас все новости выложу вмиг… Собака хотела привести сюда старуху и выдать Кату, но хозяйка не поняла, в чем дело. Собака обозлилась и поклялась большой черной собакой, что больше в сарай и не ступит даже если здесь объявится хорек…
Ледяное безмолвие в сарае было настолько ощутимо, что воробьиха растерянно умолкла.
— Иль беда какая случилась? — воробьиха озиралась по сторонам.
— Пожалуй, пронесло, — стукнула колесом телега. — Но до беды было недалеко… Большое тебе спасибо, Чури. Мы тебе очень благодарны…
— Ах! — задыхаясь раскрыла клюв старая курица. — Ах! — вздохнула она снова — и на сей раз с облегчением.
— А еще собака говорила, что, по всей видимости, старуха сама усадила сюда Кату. Ну, что скажете? — торжествующе чирикала бойкая воробьиха. — Умею я добывать хорошие вести?
— Умеешь, умеешь! — громыхнула телега всеми тремя колесами. — Вот если бы ты их сообщала не так громко…
— Я… — несмело кудахтнула было курица.
— Помолчи! — гулко отозвался ветерок в тыкве-цедилке. — Покуда мы не решили, как с тобой поступить, ты лучше попридержи язык!
— Просто я хотела поблагодарить воробьиху… В прошлый раз я ей сказала…
— Нас это не интересует! — щелкнули грабли своими редкими зубьями. — Никому до этого дела нет!
— А я бы послушала! — пискнула мышь. — В конечном счете…
— Вот как? — возмущенно зашуршало сено. — Погоди ужо: забредет сюда кошка, ведь я тоже в конечном счете могу прошуршать так, будто по мне бегает мышь, и тогда-то уж кошка не уйдет не солоно хлебавши…
— Прошу прощения! — отчаянно запищала мышка. — Я хотела сказать, что… в конечном счете вам решать. Но после того я бы послушала, что, собственно, тут произошло, а то я так крепко разоспалась…
— Тогда нечего вылезать вперед старших! И вообще ты — врунья, грязнуля и вонючка. В прошлый раз налила тут лужу, а потом корова от меня нос воротила… А хозяйка так и вовсе заявила: плохое сено, совсем порченое стало. Придется, видно, покос перепахать и…
— Хватит! — решительно скрипнула телега. — Сейчас о курице речь, а не о мышиных делишках.
— Куда же мне деваться, коли приспичило? — жалобно запищала мышь.
— Хватит! — снова скрипнула телега непривычно строго. — А теперь пусть Ката скажет свое слово.
Старая курица, возбужденно дыша, смотрела перед собой.
— Я переворачивала яйца и ничего не слышала… Никто меня не предупредил…
— Весь сарай тебя предупреждал…
— Но я не слышала… и ничего не заметила. Мне — хоть умри — необходимо переворачивать яйца…
— Это верно, — чирикнула воробьиха. — Я тоже переворачиваю яйца, без этого не обойдешься.
— По-моему, воробьиху никто не спрашивал, — язвительно присвистнула коса. — Переворачивала, не переворачивала — разве в этом суть дела?
— Суть дела в том, — громыхнула телега колесами, — что Ката не сдержала обещания. Она пренебрегла всяческой осторожностью, приманила сюда собаку, а собака — человека… Впрочем, тут есть одно смягчающее обстоятельство…
— Одно — как дно!.. — гулко отозвался в углу чей-то голос. — Братья, друзья мои, не ссорьтесь! — рокотал бочонок со сломанным обручем. — Ах, какой чудесный сон мне приснился!.. Но вот что именно снилось — убейте, не помню.