— Ишь ты, памятник, а туда же…
Гадать стали, какой ребенок родится — бронзовенький или чугунненький.
Весна пришла, народ в скверики высыпал. Потеплело. А я стою как пень.
Можно, конечно, и стоять. Зарплата идет. А с другой стороны, думаю, кто ж я такой? Памятник рабочему человеку, трудом которого все на земле сделано. Или этот самый рабочий человек и есть. А если я рабочий, то чего я здесь делаю. И зарплата моя липовая, и сам я липовый. И руки мои по простому напильнику соскучились. И сказал я:
— Все, ребята.
А тут и памятник привезли. Ночью меня на этот памятник и обменяли.
Утром народ пришел, а там настоящий памятник стоит. Поглядел народ и говорит:
— А Ванька-то наш лучше стоял. Ванька ну прям как живой был.
1986
Свинство
Вообще, это хорошее дело — устраивать на предприятиях подсобные хозяйства. Ну, там выращивать в оранжереях лук, чеснок и другую закуску. А потом продавать ее в столовой тем, кто ее выращивал. В некоторых хозяйствах кроликов разводят, а у нас в НИИ электроники вообще не знали, чем тоже заняться.
Собрали общее собрание. Директор говорит:
— Товарищи, давайте решать, средства у нас есть, пристройка на первом этаже пустует, кого будете разводить?
Одни кроликов предлагали, другие сусликов, а вахтер наш встал и говорит:
— Давайте крокодилов разводить.
Его спрашивают:
— А почему крокодилов?
Вахтер говорит:
— А потому что из них потом кобура хорошая получается.
А Сидоров, он у нас шутник, говорит:
— А зачем крокодилов, давайте лучше нашего вахтера разводить. И продавать в слаборазвитые страны. Почище любого крокодила будет.
Вахтер обиделся, стал кричать, что не позволит себя разводить, что у него справка есть, что у него никого быть не может. Одним словом, еле успокоили.
Тут технолог Петров встает и говорит:
— Давайте нутрий разводить, все будем тогда ходить в дубленках.
Народ у нас в институте грамотный, все с высшим образованием, стали доказывать Петрову, что это совсем разные животные — нутрии и дубленки.
А он говорит:
— Вы меня не так поняли: мы нутрий будем на рынке продавать и все будем ходить в дубленках.
Народ, конечно, обрадовался. Но директор говорит:
— Чушь это все, нам надо электроникой заниматься, а мы еще будем по рынкам шляться. Вот что, у нас от столовой отходов полно, будем разводить свиней, если, конечно, они не отравятся.
А Сидоров говорит:
— А чего их разводить, когда у нас и так каждый второй…
Директор говорит:
— Что-что?
Сидоров говорит:
— Нет, нет, вы первый…
Но директор его перебил:
— Раз вы так хорошо в свиньях разбираетесь, вы и будете отвечать за их размножение.
Одним словом, в воскресенье поехали в колхоз, закупили пятьдесят штук поросят, привезли их на работу и запустили в пристройку.
Они шустрые такие, хрюкают, визжат, бегают, ищут чего-то.
Директор говорит Сидорову:
— Спросите у них, чего они хотят.
Сидоров говорит:
— Я вам что, переводчик, что ли, со свинского? Сами не видите? Есть они хотят.
И действительно, мы про еду-то забыли, а столовая в воскресенье закрыта. Побежали в соседний магазин, накупили чего было: хлеба, макарон… Стали кормить.
Директор говорит:
— Вот что, тут пятьдесят свинюшек, каждый из нас должен взять шефство над одной из них.
Стали выбирать. А они же все одинаковые. Тогда принесли масляной краски, и каждый на своей фамилию вывел. И теперь бегают по пристройке: свинья Иванов, свинья Сидоров, а который без надписи, тот директорский.
Директор говорит:
— У кого будет больше веса и приплода, тому зачтем как кандидатскую диссертацию.
И началось. С утра приходим — и сразу к этим дармоедам. Каждый к своему — и давай кормить. Кто кашей гречневой, кто селедкой. Сидоров своему даже один раз с дня рождения торт принес. Кремом ему всю физиономию вымарал, но все же заставил с чаем съесть.
Дней через пять у нас в институте с кислородом как-то значительно хуже стало. Прямо, какое-то кислородное голодание началось. Нет, мы, конечно, за ними убирали, но они делали в два раза быстрее, чем мы убирали.
Недели через две народ книжки уже читает не по электронике, а по свиноводству. Стойла сделали, кормушки, свет — все по науке, и для лучшего роста музыку включили. Заметили, что под Пугачеву свиньи едят в два раза больше. А от симфоний их просто несет. А растет эта живность не по дням, а по часам. Еще бы, каждый своего, чем может, ублажает. Я лично видел, как директор поил своего чешским пивом, кормил воблой, а по воскресеньям возил на персональной машине за город загорать.
Месяца через три они у нас так созрели, что мы стали ждать от них приплода. Неделю ждем, другую, третью. Никого.
Сидоров первый догадался.
— Напрасно, — говорит, — ждете, поскольку они все как один — свиноматки, им для размножения нужен хоть один свинопапка.
Директор говорит:
— Надо доставать быка.
Сидоров говорит:
— И что он с ними будет делать?
Директор ему говорит:
— Вот вы ему и объясните, что делать, если сами не забыли.
Сидоров говорит:
— Я в том смысле, что у свиней бык хряком называется.
Директор говорит:
— А мне все равно, как он у них называется, главное, чтобы он был. Иначе вы у меня сами им станете.
Сказал, а сам в Лондон укатил, станок покупать. Недели через две возвращается, открывает огромный баул, а оттуда выскакивает здоровенный английский боров. Сбил директора с ног и кинулся к свиньям.
Сидоров говорит:
— Да, такому ничего объяснять не надо, такой сам что угодно объяснит.
Ну и жизнь, я вам скажу, у нас пошла. Народ работу бросил и выстроился в очередь к борову. Скандалы начались:
— Почему Семенова без очереди?! Вы здесь не стояли!
Зато хрюшки по институту довольные ходят. На наших женщин гордо поглядывают. Ну а уж когда опорос пошел, тогда у нас такое свинство началось, что в округе разговоры пошли, будто мы выпускаем секретное химическое оружие, которое убивает запахом в радиусе ста восьмидесяти километров.
А мы принюхались. Нам — ничего.
1986
Летаргический сон
У нас тут один старичок после тяжелой и продолжительной жизни заснул летаргическим сном. Ну, это потом стало известно, что он заснул. А в тот момент все подумали, что он умер. Или, другими словами, его кондратий обнял.
И надо сказать, что этот старичок был, по мнению окружающих, очень вредный. Он работал бухгалтером в потребсоюзе, и своей честностью и принципиальностью буквально никому не давал житья. Ему, бывало, товарищи по работе скажут: "Степан Егорович, подпиши эту бумажку, и мы втроем по тысяче рублей получим". А он — ни за что. И главное, ничего особенного ему за это не грозило. Ну, максимум года три. А он — ни за что. Не хочет сидеть, хоть ты лопни! Вот такой был принципиальный! И из-за своих принципов он прожил всю жизнь в одной комнатенке в коммунальной квартире. Со всей своей семьей. Значит, он, здесь же его дочка, прямая наследница по части вредности, муж дочки, тоже тот еще тип… Носик такой, что голову от ветра разворачивает… И ихний ребенок. Вылитый старик. Только с зубами.
Старичок встал на очередь на жилье в райисполкоме в тысяча девятьсот… Вот что в тысяча девятьсот помню… В общем — как райисполкомы организовались… Короче говоря, наконец подошла его очередь, а он взял и, по мнению окружающих, отдал концы. Без старика не дадут, метража хватает. А уже деньги на мебель в долг собрали. А старик взял и отбросил сандалии. Отбросил, значит, сандалии и так без сандалий и лежит.
День лежит, второй… На третий день сосед по коммуналке заподозрил чего-то неладное и говорит: