Это была Анна Петровна Жукова, подруга моей матери, старинная знакомая всей нашей семьи.
Я вскочила с места и, наступая по очереди на двадцать четыре ноги, двинулась к ней здороваться.
"Вот, - думала я, радостно улыбаясь. - А еще говорят, что я никого не узнаю! Вот ведь, узнала же Анну Петровну, хотя три года ее не видела".
Я подошла к ней, приветливо протянула руку и вдруг вспомнила! Ведь эта самая Анна Петровна умерла год назад, и я сама же была на ее похоронах.
Объяснить все это удивленной старухе было неловко, так как никто не любит узнавать, что умер уже год тому назад, и я, глупо извинившись, "за хлопоты" (другого я ничего придумать не могла), вылезла из трамвая.
Но тут же на тротуаре меня уже поджидало новое несчастье.
Какая-то худенькая дама и старый генерал кинулись ко мне, называя меня моим уменьшительным именем.
- Чего ты такая бледная? - спрашивала дама.
- Так... ничего... многое пришлось пережить, - отвечала я, подразумевая только что происшедшую встречу с покойницей.
- Отчего же вы к нам никогда не заглянете? - ласково журил генерал.
"Милые вы мои! - думала я. - Если бы я только знала, кто вы такие, может быть, я бы и заглянула".
Они расспрашивали меня обо всех родных и знакомых, а я даже спросить ни о ком не могла, потому что никого не знала. Наконец, надумала.
- Ну, а как все ваши поживают?
- Васька хворает, - отвечали они.
"Значит, у них есть Васька", - подумала я. Но мне от этого было не легче.
- Бедный Вася. А что же с ним?
- Да пока еще не определили. По-видимому, что-то затяжное.
"Раз они его зовут Васькой, значит, он не старик", - подумала я и сказала:
- Ну, рано он начал хворать. Пожурите его от меня хорошенько.
- Да, жаль животное! - вздохнул генерал.
Это было довольно грубо, и я дала это понять:
- Все-таки следовало пригласить доктора.
- Ветеринар его смотрел.
Я вся похолодела. Ясно, что Вася был просто кот Васька.
- Жалко животное, - пролепетала я. - Он ведь такой пушистый, ласковый.
- Кто пушистый? - удивилась дама.
- Да Васька. И знаете, я вам посоветую - это все знают - его нужно кормить мышами, тогда он поправится.
Я врала вдохновенно и горячо, только чтобы они не догадались, что я Ваську считала человеком.
- Что-о? - удивился генерал. - Лошадь мышами? Первый раз слышу.
Я вдруг страшно заторопилась и убежала. А они кричали мне вслед:
- Заходите же! Мы всё на старой квартире.
Они, изволите ли видеть, на старой квартире!
Я до сих пор не знаю, кто они такие. Может быть, я была для них тоже знакомой покойницей. Но как же они могли знать моих родственников? Совпадение?
Ничего не понимаю!
Осенние дрязги
Каждый год в начале осени появляются на улицах бледные, растерянные люди с газетными вырезками или записными книжками в руках.
Это совсем особенные люди, и вы их сразу отличите в обычной уличной толпе.
У них шалые глаза, полураскрытый рот, шляпа, съехавшая на затылок. Они часто останавливаются среди улицы, бормочут что-то себе под нос, жестикулируют, рассеянно кивают головой наезжающему на них мотору и, зацепившись за собственную ногу, вежливо говорят сами себе "pardon".
Они могут столкнуть вас с тротуара, выколоть вам глаз зонтиком, но не сердитесь на них. Они не виноваты. Они хорошие. Они просто ищут квартиру на зиму.
Каждый год в начале осени появляются на дверях и воротах городских домов алые знаки, напоминающие кровь агнцев в дни исхода евреев из Египта.
И идут агнцы, и смотрят на алые знаки отупевшими бараньими глазами.
Открываются двери и ворота, и свершается жертва.
С утра приносят ворох газет.
Берутся длинные ножницы, и девица, специально приглашенная за свой кроткий нрав, начинает чтение:
- Квартира шесть к., др., пар., шв., тел.
- Что-о? - в ужасе переспрашивают неопытные слушатели. - Они себе, однако, очень много позволяют.
Неопытным всегда кажется, что "пар. шв. тел." значит "паршивый телефон". Только с годами начинают понимать, что "пар. шв." значит "парадная, швейцар", что, впрочем, не всегда исключает и паршивый телефон.
"Сдается угол для дамы. Здесь же стойло на одну лошадь".
Жутко!
Рисуются странные картины.
Дама в шляпке, в коричневой маленькой шляпке с мохнатым перышком. Сидит в углу на чемодане. А тут же в стойле большая лошадь жует и фыркает на даму. Гордая. За стойло плачено тридцать рублей, за угол - девять.
"Квартира 2 комнаты, на Фонтанке".
- Отчего же так дорого?
- Рази можно дешевле? - отвечает опрошенный дворник. - Эндака квартера, на судоходной реке, помилуйте!
Если вам удалось нанять подходящую квартиру - молчите. Не говорите никому ни единого слова, а то сами не рады будете.
Если вам удалось найти дивную квартиру за двести рублей и вы об этом расскажете вашим друзьям, те немедля осмеют вас и скажут, что "один их знакомый" взял точно такую же за восемьдесят.
Если вы прихвастнете и уменьшите облыжным образом цену вдвое, втрое, вчетверо специально для того, чтобы возбудить в ближних своих чувство приятной вам зависти, то окажется, что "один знакомый" живет в квартире в сто раз лучше вашей и получает за это еще и дрова и ничего не платит. Почему? А просто потому, что уж очень он хороший жилец.
Что, взяли?
Алые знаки - квартирные билетики - по большей части сухи и официальны.
Зеленые, объявляющие о сдаче комнаты, заключают в себе иногда целую поэму.
"В тихой, скромной и интеллигентной семье желают отдать комнату одинокому".
Словно Эолова арфа зазвучала в вашей душе. Не правда ли?
Вы одиноки, они - тихи, интеллигентны, скромны. Хотя как-то неловко, что сие последнее качество ими же и выставляется на вывеску и этим как бы само себя уничтожает. Но до психологии ли тут, когда нужна квартира?
Вы поднимаетесь, звоните, входите.
Первую минуту вам кажется, что вы не туда попали. За правой дверью чьи-то руки, которые, по-видимому, ничем не брезгуют, давят, рвут и колотят Шопена. За левой дверью более благозвучно, но не менее громко стучит швейная машинка. А прямо, за стеной, неистовый детский рев. И все эти звуки веселья, труда и страдания, сливаясь вместе, кружатся, кидаются, отражаются от потолка, от стен, с грохотом падают вам на голову и снова отскакивают.