– Все шутишь, мой хороший? – Алиса склонилась прямо надо мной, – Игореша, посмотри на часы, уже одиннадцать. Через час Пасха. Но ты ее не встретишь. Зато ты встретишь что-то, вернее, кого-то поинтереснее. Свою маму. Поверь, для тебя это будет большим сюрпризом.
– Будем начинать? – раздался из угла класса голос Максима Федченко. Обухов уже там, быстрый малый.
– Дима, закрой рот. Не перебивай Анилегну, – Обухова ввязалась в разговор с явным подхалимажем, было видно, что она безумно довольна новым телом ее сынка и теперь отрабатывала перед Анилегной.
– Ты прав, Дима, пора начинать, – Анилегна выпрямилась и направилась к столу, на котором уже было разложено все необходимое для омовения гулу. – Игореша, ты уже знаешь, что тебе надо будет прочесть вслух один стих?
– Меня уже тошнит от поэзии. Ни хуя я читать не буду.
– Ты бы таким смелым был, когда из шкафа в своей общаге удирал и оставил маленькую девочку с нами наедине, щенок трусливый, – Анилегна ответила мне спокойно, без надрыва, и именно ее тон уколол меня больше всего.
– Та толстушка мне никогда не нравилась, – я попытался затянуть разговор, зная, что уже скоро полночь, но меня смущало полнейшее спокойствие Анилегны.
Понятно, что меня будут пытать, чтобы я произнес стихи, угрожать убить, но ведь они должны быть уверены, что я обязательно все сделаю до полуночи.
Анилегна продолжала молча смотреть на меня, что-то оценивая.
– Игорь, у меня, как ты понимаешь, очень мало времени. Буквально, – она посмотрела в сторону (я перехватил ее взгляд и увидел на стене те самые черные часы из моего сна!), – пятьдесят три минуты. Ты прочтешь прямо сейчас стих?
– Кто тебе сказал, что меня зовут Игорь? – ответил я по-еврейски вопросом на вопрос, но мне действительно вдруг стало интересно, откуда они узнали, что меня зовут именно Игорь, а не, скажем, Вася или Петя.
– Понятно, – Анилегна оставила мой вопрос без внимания, – Татьяна Александровна, пригласите вашу подругу.
Обухова вышла в коридор, из которого через несколько секунд послышался скрип. У меня в страшном предчувствии сжалось сердце, и через несколько секунд я увидел свою маму. Обухова ввезла ее привязанной к инвалидной коляске, с заклеенным скотчем ртом. Мама была в каком-то чужом клетчатом халате и чужих же серых тапочках, под глазами у нее были огромные темные синяки, она вообще выглядела очень плохо. Боже, как же над ней издевались! Мне стало очень плохо. Я сразу заплакал, слезы просто полились не переставая, я пытался подняться со стола, но не было сил даже держать долго поднятой голову. Как только мама меня увидела, она тут же истошно замычала и тоже начала плакать. Затем она повернула голову к Анилегне, и в глазах мамы я увидел глубокую мольбу, мне стало ясно, что она готова на любые унижения, истязания и даже смерть, лишь бы эти твари отпустили меня.
Но я ошибся только в одном. Пытать Анилегна собралась не меня, а мою маму. Непонятно откуда в ее руках появилась трехлитровая банка, в которой сидела огромная тощая крыса. Она была очень длинной и постоянно крутилась, безнадежно ища выход. При первом же взгляде на банку я сразу понял, кому предназначалось ее содержимое – больше всего на свете моя мама боялась мышей. А здесь была огромная мерзкая крыса.
– Игорек, я ее не кормила трое суток. – Как ты думаешь, эта малышка не побрезгует пятидесятилетним мясом?
Анилегна подошла с банкой к моей маме и приблизила крысу прямо к ее глазам. Мама замычала, а затем потеряла сознание.
– Отпусти маму, и мы договоримся! – у меня началась истерика. – Отпусти ее! И мы договоримся, я обещаю!
Казалось, Анилегна меня не слушала. Она сняла с банки стеклянную крышку и положила на дырку тонкую картонную перегородку, а банку перевернула картоном вниз и водрузила ее на живот моей мамы.
Я закричал.
– Итак, Игорек, давай прочтем стих, и если ты это сделаешь внятно и быстро, я постараюсь успеть засунуть крысу обратно в банку. Чем дольше ты будешь медлить, тем меньше внутренностей будет у твоей мамы. Повторяй за мной: «Сегодня большой упадок…»
Но я совершенно не слушал Анилегну, а завороженно наблюдал за тем, как крыса стремительно прогрызает зубами картонную перегородку, приближаясь к телу моей мамы.
– Игореша, ты не молчи, а читай. Иначе нам не удастся ее спасти.
Анилегна снова повторила первую строчку стиха-оживления. А я уже ничего не видел, мои глаза залились слезами.
Я закричал, бешено, яростно, дико, но меня слышала только Она:
– «Мама!!!! Мама!!! Мама!!! Спаси ее, умоляю тебя!!! Ты, ты моя мама!!! Только ты!!! Но спаси ее сейчас, спаси!!! И я уйду с тобой, уйду к тебе навсегда!!! Спаси ее!!!»