– У тебя есть еще несколько минут жизни. Проведи их наедине с собой.
– У нас договор! – Анилегна стала кричать. – Ты хранительница моих стихов!
– Через десять минут договор завершится.
– Зачем ты это делаешь?! Ведь каждая из нас получит свое! – Анилегну охватило отчаяние.
– Я люблю своего сына.
И вдруг Анилегна умолкла. Было уже слишком поздно. Убеждать, проводить обряд, было уже поздно жить. Я сразу увидел, как состарилось тело двадцатилетней девушки. Она сразу вся потухла. Наступал конец Анилегны, конец гулу.
Она направилась к выходу и уже в дверях обратилась ко мне:
– Лесков, мне было интересно с тобой эти две недели. Жаль, что мы с тобой не трахнулись тогда у меня на квартире. И жаль, что я не увижу, как ты обманешь эту слепую суку и не покончишь с собой, – с этими словами Анилегна скрылась за дверью.
В классе наступила тишина.
– Игорь, – женщина в красном платье подошла ко мне, – ты помнишь, что ты пообещал. И я тебе поверила. Я ждала тебя слишком долго, чтобы теперь отпустить. Я не могу тебя убить, иначе ты не будешь рядом со мной. Ты должен это сделать сам. Если же ты меня обманул, я убью ее, – она указала рукой на Н.Н. – Ты должен понять, что такое страдание по любимому человеку.
– Я только попрощаюсь с мамой, – я специально сказал «мама», а не «с ней», чтобы сделать больно безглазой. – Выйди, пожалуйста, в коридор.
– Три минуты, – и она оставила нас наедине.
Только теперь я с трудом встал со своего стола и подошел к креслу мамы. Рана на ее животе оказалась несерьезной, да она сейчас и не беспокоилась о ней. Мама плакала и мычала, я развязал ей одну руку и обхватил своими ладонями.
– Мама, мамулечька моя, – я тоже стал плакать, – я ненавижу мир, в котором нет тебя. Я знаю, что своей смертью я убью тебя, но я трус, потому не смогу поменяться с тобой местами. У меня к тебе есть одна просьба. Заведи себе щеночка немецкой овчарки, он будет есть так же много, как и я, и будет постоянно думать о тебе, так же, как я, и вечерами в темных парках будет тебя оберегать, как я. А по ночам я буду к нему приходить во сне, и он будет мне рассказывать, как он тебя любит. Хорошо? Знай, все, что я делал в этой жизни, это все только ради тебя. Я тебя люблю больше жизни!
Я не стал обнимать маму, не стал даже целовать. Мне невыносимых усилий стоило убрать руки от ее руки, и если бы я к ней сейчас прильнул, то не смог бы уже тогда уйти. А мама уже успокоилась. Она перестала плакать и отрешенно смотрела куда-то вдаль. Казалось, она меня больше не слышала. Я поднялся с колен и как можно быстрее вышел в коридор.
Здесь уже стояла женщина в красном платье. Она ничего не сказала, лишь кивнула, чтобы я последовал за ней. Мы прошли коридор, поднялись на чердачную лестницу и вышли на крышу школы. В чистом небе светили миллиарды звезд. Мы подошли к краю крыши и вместе стали на карниз. Снизу раздались детские голоса, они радостно смеялись.
– Здесь ведь только два этажа, – я повернулся к монст ру.
– Внизу металлические штыри, – женщина в красном улыбнулась мне в ответ.
Вдали раздался звон колоколов. Наступило 23 апреля, наступила Пасха.
ЭПИЛОГ
Поезд медленно подъезжал к Киевскому вокзалу огромного мегаполиса М. Когда он остановился, из пятого вагона, опережая бабушек с бездонными капроновыми сумками, выскочил молодой человек в белой водолазке, синих потертых джинсах и с кожаным портфелем наперевес. На перроне его уже ждали двое: высокий лысый мужчина лет тридцати и его более старший коллега в очках и с тростью, весьма смахивающий на кота Базилио.
– С-с п-приездом! – лысый, заика от рождения, поприветствовал молодого человека. – К-как Ук-краина?
– Как всегда, – молодой человек улыбнулся. – В жопе.
– Ну это понятно, – в разговор вступил Базилио, – а что журналистское расследование?
– Тут все сложнее, – троица медленно следовала по перрону к метро, хромота Базилио не позволяла идти быстрее. – Лескова последний раз видели ровно год назад в окрестностях Г. При этом в его облаве участвовали более трехсот человек, включая армейские части. Как ему удалось скрыться, до сих пор не понятно. Он буквально исчез на глазах у десятков людей. Последний, кто с ним разговаривал, некто Сергей Хилько, местный безработный из села рядом с Г. Лесков отобрал у него мотороллер. Я разговаривал с этим Хилько – полный идиот, полгода прошло, а он все ноет о своем мотороллере. Но примечательно следующее. Этому Хилько снились какие-то странные сны. Два месяца назад Хилько повесился в собственном доме. Возникла пауза.
– А к-какие им-менно сны он в-видел? – Лысому стало явно интересно.
– Я толком не понял, этот Хилько ведь нормально ничего объяснить не умел. Снились ему дети, две девочки и два мальчика. Они ему читали во сне стихи и ездили на его мотороллере.
– Как четверо детей могут ездить на мотороллере? – Базилио даже перестал хромать.
– Ну это же во сне. Но самое главное во всей этой истории – стихи.
– С-стихи?
– Именно, стихи. Какие-то совершенно идиотские по содержанию стихи были найдены на квартире у матери Лескова в Г. и такие же странные стихи обнаружены у ее школьной подруги Обуховой в Василькове. В них речь идет о каких-то гулу.
– У в-вас есть копии эт-тих стихов?
– Почему копии? – Молодой человек весело подмигнул. – Украинская милиция самая некоррумпированная милиция в мире. Оригинал с квартиры Лескова, – и парень с гордостью достал из портфеля аккуратно заложенный в прозрачный файл листок в клеточку.
Вся троица нагнулась над листком, на котором каллиграфическим почерком были выведены странные строки:
В этот момент на весь перрон раздался женский вой:
– Доченька! Где моя доченька?! Лена! Леночка! Троица оторвалась от чтения и уставилась туда же, куда и все находившиеся на перроне. Женщина безутешно кричала, и было понятно, что случилось что-то непоправимо страшное.
– Ид-демте, д-дочитаем в редакции, – и троица смущенно проследовала мимо собирающейся вокруг кричащей женщины толпы.
Если бы кто-то из них оглянулся, то заметил бы, что за ними все это время наблюдала весьма странная особа – женщина лет тридцати пяти в черных очках и ярко-красном летнем платье, чудовищно диссонирующим с началом апреля. Дождавшись, когда трое окончательно скрылись в подземном переходе, женщина в красном платье подошла к ближайшему столбу и что-то на него наклеила, а затем быстрым шагом направилась к подземному переходу. Проходя мимо кричащей женщины, она немного замедлила шаг и чуть повернула голову к толпе. В это время из-под поезда один из милиционеров доставал неподвижное тельце окровавленного ребенка. Обезумевшую мать с трудом сдерживали трое взрослых мужчин. Женщина в красном чуть заметно улыбнулась и скрылась в подземном переходе.
Через час на перроне все стало как обычно. «Скорая» увезла мать трагически погибшего ребенка, служба уборки вокзала замыла все следы происшествия, толпа прохожих давно рассосалась, и каждый уже забыл о случившемся. Приезжали и уезжали поезда, мимо сновали сотни людей.
– Мама, мама, смотри! Здесь стихотворение! Смотри, стихотворение! – симпатичный малыш лет семи тянул маму за руку к столбу, на котором висел клетчатый листок с красиво выведенными строками стихотворения.
– Игорь, пойдем, – мама потянула малыша к переходу, но мальчик упирался.
– Мама, ну давай прочитаем, ну пожалуйста!
– Не выдумывай, мы опаздываем.
– Ну мамулечка, ну по-жа-луй-ста!
– О боже, даю тебе тридцать секунд. И они подошли к столбу.