Тогда Глефод утешил ее: на краткий миг они поменялись местами. Обычно утешение всегда исходило от нее, и в тот последний раз, на кухне, Глефод был сам не свой, его слова, несмотря на искренность, прозвучали дежурно, цель успокоить сквозила через них слишком сильно. Увы, но Мирра была не лучше, театральность заразила и ее. Вдвоем они разыграли сценку верной жены и самоотверженного мужа. Теперь ей следовало быть настоящей, но она не знала как.
— Знаешь, — сказал капитан, — по-моему, я нашел способ его вытащить. Здесь есть какая-то кнопка…
Бах! — винтовка выстрелила, пуля разбила стекло и унеслась в гурабское небо, серое, как и весь нынешний Гураб.
— Ой! — только и сказал Глефод, после чего покраснел — стремительно и густо. — Когда я вернусь, сразу же схожу к стекольщику.
«Когда я вернусь» — эта фраза повисла в воздухе, словно якорь, брошенный в пустоту. Когда он вернется — но разве из таких предприятий возвращаются?
— Самое обидное, — продолжил капитан, — это то, что патронов осталось всего двадцать девять. Кто знает, не прикончит ли меня именно тот, кого мне полагалось бы убить тридцатым?
— Скажи, Глефод, — спросила Мирра, решив не замечать разбитого стекла. — Ты действительно решил стрелять в людей из этой штуки?
— Конечно.
— И ты действительно вознамерился убивать?
— Ну, — замялся капитан. — Только если придется. Но вообще, вообще… Послушай, Мирра, ты ведь сама прекрасно знаешь — таковы обязанности солдата! Убивает он, убивают его, тут уж ничего не поделаешь. Совсем забыл, кстати! Перед тем, как я пойду, хотел бы попросить тебя об одной вещи. Смотри, — он достал из кармана фото, сделанное Ференгой. — Я знаю, я не очень фотогеничен, даже военная форма меня не красит, но…
— Я все равно не пойму, о чем ты, — вздохнула Мирра. — Поэтому не объясняй, ради Бога, а просто скажи, чего хочешь. Я сделаю, если это тебе хоть как-то поможет. И да, ты действительно нефотогеничен, коли хочешь знать. И с тебя никогда не написали бы такого портрета, как с твоего отца. Поэтому ты мой муж, а я — твоя жена. Так что я должна сделать с фотографией?
— Да ничего, — смутился Глефод. — Просто поставь ее на полку, рядом с нашей кроватью. Это, конечно, глупо, но пока она там стоит, со мной не может случиться ничего плохого. Я, знаешь ли, буду совершенно непобедим.
— Сделано, — сказала Мира и действительно поставила фотографию на полку, где уже стояли в рамке она сама, ее мать и фото со свадьбы, на котором Глефод был весь измазан тортом и закрывался рукой от камеры. — Она будет стоять. Это ужасная глупость, но она будет стоять. Уж я позабочусь об этом, Аарван. Ступай с богом.
Услышав свое имя, капитан сморгнул. Хотя жена любила его, она всегда называла его по фамилии, нежно и все же отчасти издалека. Теперь дистанция исчезла, она подошла к Глефоду вплотную, достойная любви куда больше, чем отец — любви, которую Глефод пусть и желал, но, увы, не мог ей дать.
Наступил момент прощания. Глефод отправлялся навстречу своей гибели, а жена оставалась дома, чтобы напрасно ждать его назад. Он потянулся поцеловать ее в щеку, она подалась навстречу, однако в решающую минуту голова его скользнула так, что поцелуй пришелся в нос. Уже когда Глефод вышел из комнаты и помахал с улицы в разбитое окно, Мирра подумала, что нынешнее их прощание все же похоже на то кухонное утешение — не по форме, так по духу, все равно. Глефод согласился тогда, что он дурак, она нынче согласилась, что фотокарточка — ужасная глупость, и оба держались за свой идиотизм, как если бы он был продиктован им роком.
Мирра поморщилась: из окна на нее пахнуло холодным ветром. Ветер качнул карточку с Глефодом, она поставила ее устойчивее, так, чтобы ей было уже не упасть. В этот миг символический жест показался ей театрально-фальшивым и в то же время парадоксально верным. Вот так, подумала Мирра: хотела я сбежать от мелодрамы, а она сама меня нашла.
7. Список. Три случайных лица. Детские глупости. Бог. Девушка на шаре