Сперва Томлейя отдает первенство Джамеду, человеку дела, триумфатору, который проживет еще долго, в то время как Глефод давно уже покоится в земле. Этот выбор оправдан с точки зрения жизни, ибо победитель продолжает род и, владея будущим, меняет его по своему разумению. Затем писательница думает о капитане и уже не так уверена в своем выборе.
Все, что совершил Джамед, рассуждает она, не выходит за пределы его личности, и все его деяния, большие и малые, мы вправе ожидать от существа, которое природа одарила столь щедро. Глефод же по совокупности личных качеств предстает неизмеримо меньше своего поступка, и пусть этот подвиг лишен практического смысла, предсказать его было никак нельзя.
Затрудняет сравнение и то, что в мозгу Томлейи два этих совершенно разных человека, никогда не знавших друг друга лично, обретают совершенно неожиданную возможность дружбы. Достоинства одного и недостатки другого, сливаясь, образуют гармонию, в которой слово поддерживает дело, а дело воплощает все, что слово помыслило. Пытаясь выделить одного достойного, Томлейя обнаруживает, что по-своему достойны были оба.
В чем же тогда причина, что один достойный человек уничтожил другого?
Если отбросить различия, делающие одного человека защитником, а другого — противником свободы и счастья, то за Джамедом Освободителем, предводительствующим восемьюстами тысячами мятежников, и капитаном Глефодом с его двумястами тридцатью двумя бойцами стояла одна и та же сила, имя которой — историческая необходимость.
В обоих случаях давила она примерно одинаково — настолько, чтобы Джамед Освободитель решился бросить вызов многомиллионной армии гурабской династии, а капитан Глефод со своим отрядиком решился пойти против восьмисот тысяч солдат Джамеда Освободителя.
Простому человеку не под силу осознать эту историческую необходимость, ибо первым в жертву ей приносят именно этого простого человека, который является наиболее дешевым и расходным элементом в сложной и непонятной игре, ведущейся между лидерами и героями.
Для простого человека проникнуться исторической необходимостью значит целиком отдаться на волю равнодушной, а то и враждебной силы, стремящейся построить неизвестно что неизвестно зачем. Если простой человек — что бывает с ним редко — осознает себя игрушкой этой силы, он может утешиться тем, что даже герои и лидеры — тоже всего лишь игрушки, снабженные природой более яркими ценниками и собирающие у витрин больше восторженных ребятишек.
В часы бессонницы, когда история наваливается на Джамеда Освободителя всей массой своих беспощадных фактов, президент освобожденного Гураба утешается мыслью, что он — игрушка не из последних.
Будь жив Аарван Глефод, никогда не претендовавший ни на высокий ценник, ни на внимание ребятишек, он бы, наверное, верил в свою роль простой игрушки, но бессознательно жил и поступал так, словно суть его превышает всякую цену и зависит не от прихоти исторической необходимости, а от того, что думает о ней сам капитан Глефод — человек, поставивший благородную иллюзию выше суровой жизненной правды.
Этим, по-видимому, и объясняется то, почему люди вроде Джамеда преуспевают в любой эпохе и при любом строе, а люди вроде Глефода — чужие везде и всегда.
10. Линованная тетрадь. Маскарад. Капитуляция
— Освободительная армия находится в двенадцати километрах от города, — доложил, вернувшись с рекогносцировки, юный и круглолицый Най Ференга. — К двум часам здесь будет первый разведывательный батальон, которым командует лейтенант Гирландайо.
— Откуда ты узнал? — удивился Глефод.
— Я просто дошел до их позиций и спросил, что да как, — ответил Най. — Они довольно дружелюбные ребята, особенно если не болтать, что ты их враг. Я не сболтнул, и меня угостили кашей. Я и тебе принес, вдруг захочешь. У меня немного осталось в пакетике.
— Нет, спасибо, — сказал Глефод.
— Но она вкусная!
— СПАСИБО, НАЙ, Я НЕ ХОЧУ, — повторил капитан в громкоговоритель, позаимствованный в Музее, после чего убрал устройство от губ и продолжил обычным голосом. — Чем предлагать мне вражескую кашу, расскажи лучше, что ты увидел. Какая она — Освободительная армия? Так ли она велика, как писали в газетах?
— Даже больше, — сказал Най. — Вся равнина перед столицей заполнена людьми, она как целое море муравьев с отдельными жучиными островками.
— Жучиными островками? Най, что это значит, во имя всего святого?
— Я имею в виду машины, Аарван. Танки, грузовики, орудийные платформы. Это просто метафора. Я разведчик, но я еще и поэт. Все как в книгах, сам понимаешь. В одной руке меч, в другой — перо. А еще я художник, если тебе интересно.