После причастия нас усадили за стол там же, под навесом, и принялись подносить яства (по-другому и не назовёшь), это была и окрошка – безумно вкусная, и оладьи, блинчики, заварное пирожное, которое испекла дочь именинницы, а на десерт нам принесли мороженное со свежемороженой малиной. Мы ели, пили коньяк, вино и говорили тосты. Надо признаться, для меня это так необычно было – сидеть вместе с батюшкой за одним столом на праздновании, но зная, как скудно он питается, в душе я радовался, тому, что он хорошо поест. Карантин для всех был серьёзным испытанием, но для церкви это особо ощутимо, батюшка сильно похудел, глаза ввалились, но по-прежнему улыбались и светились любовь.
После дня рождения батюшка предложил поехать на могилку к преподобному, прочитать акафист, так мы и сделали. Приехали на кладбище, всё той же компанией – я, Юля, Егор, батюшка и Галина, встали на колени и принялись поочерёдно читать акафист. Мне было очень неудобно стоять, и солнце сильно грело, пот катился по моему лбу.
– Смотрите. – Сказал батюшка, когда до меня дошла очередь и я начал читать. – Вот так молиться надо, аж вспотел. Пока так не станете просить Бога, ничего он вам не даст.
Я оторвался от чтения и понял, что это он про меня говорил, мне стало не по себе, не могу сказать, было ли мне приятно это слышать или нет, скорее всего я бы предпочёл не выделяться, может это скромность во мне, а может не понимание, к чему батюшка сказал это. Но молился я и вправду усердно, от всего сердца, я всегда молюсь сосредоточенно, для меня это не просто слова, которые надо произнести, а моё сокровенное, моё обращение к Богу, и когда, как не во время молитвы стоит быть честным и искренним перед Богом и самим собой.
Когда следующий раз до меня дошла очередь, батюшка снова меня перебил и сказал:
– А Дионисий книги пишет, он у нас писатель, у него жизнь не простая, от того ему есть о чём написать, у писателей у всех не лёгкий путь. Вот мы и просим сегодня преподобного о благословении на писательство.
– Да, и для всех нас. – Вставила Галина. – Пусть у нас тоже таланты откроются.
– Мы просим конкретно за Дионисия. – Ответил Егор. – А не за всех нас.
Мне снова стало неудобно, я даже пожалел, что сказал батюшке про писательство. Не думал, что это кто-то узнает и уж тем более, что так заденет Галину.
Мы дочитали, собрали акафисты с ламинированными листами в клетчатую сумку, которую батюшка всегда и везде берёт с собой. Прошли гуськом по тропинке среди ухоженных могилок, батюшка выкрикивал: – «Христос воскресе!», – а мы отвечали хором: – «Воистину воскресе!». Погрузились в машину и поехали на пляж купаться, по пути пели «Богородице радуйся», проехали мимо рынка, мимо берёзовой рощи, а потом по пляжу, прям по песку. Остановились в месте, где росли огромные тополя метрах в пяти всего от воды. Батюшка пошёл купаться, а мы с Юлей курить и собирать грибы, с пол часа мы шарахались в роще, но ничего кроме поганок не обнаружили и вернулись к машине. Галина гуляла вдоль берега, батюшка загорал, а Егор сидел под тополем рядом с машиной, Юля села в машину, а я рядом с Егором, он завёл разговоров про осадного иеромонаха Сергия Романова:
– Как ты к нему относишься? – Спросил он.
– С неприязнью. – Ответил я. – Разве можно против патриарха переть?
– А к Кураеву? – Егор не унимался.
– Его же отлучили от церкви. Так и отношусь. И Ткачёва мне кажется то же самое ждёт, если он не перестанет читать популистские проповеди.
– Да, знаешь, когда я увидел, как Ткачёв вышел в противогазе перед прихожанами, то тоже возмутился, негоже так вести себя духовнику. Но пока его не отлучили, как Кураева, так, что его можно слушать. – Заключил Егор.
Я сидел и разглядывал голубое озеро, снежные вершины на противоположном берегу, пушистые облака, пока Егор мне что-то рассказывал про стадный инстинкт, коллективное мышление, и прочие социальные зависимости в поведении человека. В подтверждение своим словам он включил мне чёрно белый документальный фильм «Я и другие» фрагмент про детей и пирамидки. В эксперименте участвовали четверо детей и две пирамидки, одна чёрного цвета, вторая белого, трое детей сговорились что будут называть обе пирамидки белыми, а четвёртый ребёнок, идя на поводу остальных тоже говорил, что обе белые. Вот и весь эксперимент, Егору он очень нравился, потом он включил другой эксперимент, тоже с детьми, но на этот раз они ели кашу, в общем-то, тоже самое. Я не знал, куда деться от него, он вернулся к Романову, затем резко перескочил на политику Казахстана, потом снова включил «Я и другие». Рассказал невнятно историю, как приезжала какая-то женщина профессор чего-то там, и искала затонувший город на дне озера, провела в воде несколько дней, а потом сильно заболела и попала в больницу с воспалением лёгких. В общем утомил он меня сильно своими россказнями, я негодовал внутри, а в слух пытался поддерживать беседу, насколько это, конечно, было возможно. Закончил Егор тем, что стал уговаривать остаться нас с ночёвкой, заманивая рыбой, жаренной на мангале, и пивом. Я не хотел оставаться, нам надо было раздобыть рассаду и высадить её, но Егор никак не мог этого понять и твёрдо стоял на своём.