— Возьми, — предложила она.
Бюзар откинул Мари-Жанну на руку и наклонился к ее яйцу. Ему никак не удавалось заставить девушку разжать зубы и выпустить вишню.
— Возьми, — прошептала Мари-Жанна.
Бюзар потерял самообладание.
— Иди сюда, — сказал он.
Он просунул руку под колени девушке, другой обхватил ее за плечи, чтобы отнести на кровать. Она вырвалась из его объятий.
— Нет, — сказала Мари-Жанна. Она встала по другую сторону стола. Уходите.
— Простите, — попросил Бернар.
Они стояли друг против друга, разделенные столом. Мари-Жанна положила ладони на пенившиеся рубашки, которые вышивала днем. Она раскраснелась, у нее горела даже шея, оттененная белоснежным воротником блузки. Она пылала, как костер, среди белого вороха линона и батиста.
— До чего же вы красивая, — произнес Бернар.
Она чувствовала, что он смотрит на ее грудь. Мари-Жанна повторила:
— Уходите, прошу вас.
Бернар ничего не ответил и не сдвинулся с места.
— Разве вы не понимаете, что я перестала владеть собой.
Мари-Жанна обогнула стол и прошла мимо Бюзара. Он не осмелился ее обнять.
— Этим и должно было кончиться, — сказала она сердито.
Она бросилась на кровать. Бюзар вытянулся рядом с ней. Он поцеловал ее в губы, и Мари-Жанна отвечала ему на поцелуи. Он ласкал ее, и она его не отталкивала. От свалившегося на него долгожданного счастья Бернар потерял голову. Он принялся говорить ей о своих чувствах.
— Я вас люблю, Мари-Жанна.
Он прильнул к ней и, продолжая объясняться в любви, осыпал ее лицо быстрыми поцелуями.
Он признался, что нередко в те дни, когда ему не разрешалось приходить, он сидел за кустом гортензий и следил за ее окном, пока не гас свет. Что, бывало, он в полночь, а то и в два часа ночи садился на велосипед просто ради удовольствия проехать мимо ее дома. Что когда она упомянула брессанца, хоть он и понял, что это шутка, но все равно готов был его убить, Что с тех пор как он с ней познакомился, он не смотрит больше ни на одну женщину, хотя она упорно отвергает его. Что он мечтает только об одном, чтобы она разрешила ему проводить ночи рядом с нею и приносить ей каждую неделю свою получку. Из любви к ней и если она этого потребует, он готов даже отказаться от спортивной славы.
— Неужели это правда, неужели вы согласны быть моей? — повторял он.
Бюзар не обольститель. Он не сумел воспользоваться моментом. Пока он говорил, Мари-Жанна взяла себя в руки. Она тихонько оттолкнула его.
— Лежите спокойно.
Он снова к ней прижался. Она оттолкнула его более решительно.
— Почему? — спросил Бюзар.
— Не хочу.
— Но вы же хотели.
— А теперь не хочу.
Бюзар вскочил с кровати, прошелся по комнате и вернулся к Мари-Жанне.
— Вы очень злая женщина.
У Бюзара черные глаза. Сейчас он стоял перед ней, нахмурив брови, и казался невероятно высоким.
Мари-Жанна проворно встала, не спеша обошла Бюзара, который, сделав полуоборот не сходя с места, проводил ее взглядом, остановилась у прямоугольного зеркала, висевшего над туалетным столиком, и стала приводить в порядок свою прическу.
Бюзар подошел к Мари-Жанне, взял ее за плечи, силой повернул лицом к себе и схватил за запястья.
— Пойдем!
— Нет.
Она тряхнула руками, и он их выпустил.
Бюзар подошел к столу, опустился на стул, на котором провел весь вечер, сидя напротив Мари-Жанны, и уронил голову на руки. Мари-Жанна увидела, как от рыданий судорожно вздрагивает его худая спина. Она села напротив него на стул с высокой спинкой.
— Бернар, — сказала она, — не надо больше приходить.
Еще не было одиннадцати. У них оставалось много времени на обычные для счастливых или несчастливых возлюбленных и супружеских пар пререкания: «Ты обещала», «Ничего я не обещала», «Я имею право», «Ты не имеешь права», «Я настаиваю на своем праве» и, наконец, самый веский довод, который иногда пресекает спор и приводится сильной стороной, то есть, говоря их языком, тем из них, кто меньше любит: «Я не хочу» или «Я хочу». Не буду дальше распространяться на эту тему. Сказанного мною достаточно, чтобы читатель получил полное представление о любовных отношениях Бюзара и Мари-Жанны в течение первых полутора лет.
Но сейчас возникло новое обстоятельство. Мари-Жанна чуть не уступила и сделала из этого вывод: Бернар не должен больше приходить. Даже если, а это вполне вероятно, Мари-Жанна в конце концов отменит свой запрет, она оказалась вынуждена сейчас объясниться откровеннее, чем когда-либо.