Бюзар выгнал также и Жюльетту Дусэ. Вскоре она уехала из Бионны с каким-то коммивояжером. Теперь ее можно встретить в ночных кабаках Лиона. Она утратила былую свежесть, которая наводила на мысль о весенней травке.
Бюзар носил сандалии на веревочной подошве, и первое время после того, как стал хозяином и еще не играл целыми днями в тарок, бывало, неслышными шагами подкрадывался к столику или стойке бара и подслушивал чужие разговоры.
Таким образом он услышал, как ссорились Мари-Жанна и Жюль Морель. Мари-Жанна стояла за стойкой бара. Жюль Морель перед ней, наклонившись над стойкой.
— …И тогда я оставлю тебя в покое, — говорил Жюль Морель.
— Нет, — ответила Мари-Жанна.
— Ни одна женщина не стоила мне стольких денег…
— Надо было раньше думать.
— А если я потребую от тебя сразу всю сумму?
— Я теперь больше не живу в поселке, а бистро не на мое имя.
— Я могу выгнать твою мать.
— Только попробуйте!
— Сука!
Жюль Морель ушел, не заметив Бюзара.
— Ты с ним переспала, чтобы он тебе дал недостающие триста тысяч на покупку кабака… Я ни на минуту не поверил, что Серебряная Нога уступил, чтобы доставить мне удовольствие.
Мари-Жанна упорно все отрицала. Действительно, она три года не платила Жюлю Морелю за свой барак в поселке. Но она никогда не путалась со стариком. Правда, она его обнадеживала, но этим все и ограничилось, вот почему он и приходит скандалить.
— Он сказал: «Еще раз, и я тебя оставлю в покое».
— Нет, он сказал: «Один только раз…» А я на это ответила: «Нет».
— Ты сделала из меня «кота».
Мари-Жанна настойчиво опровергала все обвинения. Они пререкались дни и ночи напролет. И вот с тех пор Бюзар стал так сурово обращаться с Мари-Жанной.
Я попросил разъяснений у Корделии. После несчастного случая с Бюзаром она несколько раз беседовала со своей подругой, хотя Бюзар злился, когда они секретничали, и все время отзывал Мари-Жанну под предлогом всяких дел.
— Никогда ничего у Мари-Жанны не было со старым Морелем, — твердо сказала мне Корделия.
— Давай прибегнем к нашему излюбленному способу проверять честность наших друзей, — предложил я.
Мари-Жанна внесла семьсот тысяч наличными; происхождение этой суммы нам известно; здесь все чисто. На миллион франков она выдала векселя; обеспечением служил оборотный фонд предприятия; в этом тоже нет ничего неясного. Но почему же Серебряная Нога внезапно уступил, в то время как вначале он был неумолим? Это мне казалось подозрительным, так же как и Бюзару.
— У Серебряной Ноги доброе сердце.
— Вот в это я никогда не поверю.
Я знал, что Серебряная Нога способен спустить в одну ночь триста тысяч франков, проиграть их, может в пьяном умилении подарить их кому-нибудь, кто напомнит ему о его былой удали, но отказаться от них в присутствии нотариуса — ни за что в жизни.
— А я верю Мари-Жанне, — упорствовала Корделия. — Она еще ни разу мне не соврала.
— Вы что-то слишком часто шушукаетесь.
— На то мы и женщины…
Она вспомнила о нашем с нею старом разговоре:
— Мы — как бои. У нас от «белых» есть свои секреты.
— Вот именно. И ты сейчас врешь мне. Ты покрываешь Мари-Жанну.
Каждый из нас приводил все те же доводы, и я не мог избавиться все от тех же сомнений, и наш спор длился без конца.
В первое воскресенье мая 1955 года брессанец, отбывавший военную службу, получил отпуск и приехал в Бионну, чтобы принять участие в традиционной гонке. Он снова победил; теперь он умел правильно пользоваться переключателем скоростей.
Мы встретились с ним в начале вечера в «Пти Тулоне». Он еще не был пьян. Корделия отозвала его в сторону, и они долго беседовали; Корделия говорила очень возбужденно; видимо, она что-то выспрашивала; брессанец отвечал односложно и смущенно; он несколько раз заливался краской. Он заказал себе рюмку рома, но Корделия не дала ему пить. Она, казалось, настаивала на чем-то, а он пытался увильнуть от прямого ответа.
— Ты похожа на великого инквизитора, — крикнул я Корделии.
Наконец она подозвала меня и Бюзара к своему столику.
— Выкладывай, — сказала она брессанцу.
Тот рассказал, что недостававшие триста тысяч дал Серебряной Ноге он. И сразу же после этого уехал на велосипеде к себе в деревню, чтобы там повеселиться до армии на оставшиеся у него двадцать пять тысяч. Получил ли он расписку? Конечно, получил. Может ли он нам ее показать? Он не помнит, куда дел эту расписку, скорее всего сунул в ящик стола на ферме родителей; когда вернется домой, он ее поищет. Почему он дал эти триста тысяч?