Газ был необходим для того, чтобы гидравлическая часть обладала меньшим временем отклика. Поршень пневмопривода должен был передавать усилие гидравлической системе, которая нужна для перемещения масла по всей высоте конструкции, особенно при сложном подъеме ноги: только давление сжатого газа могло помочь жидкости преодолеть гравитационное воздействие.
Комбинированная схема пневмо- и гидросистемы обеспечивала бы экономию места и использование баллонов большей ёмкости.
Таким образом, там предполагалась система небольших резервуаров, которая позволила бы иметь некоторый запас работы с активным усилением без движения.
Разработка конструкции заняла гораздо больше ожидаемого времени, но отступать было некуда. Состояние Эрана ухудшалось – он практически не вставал с кровати, целыми днями глядя в бледный потолок комнаты.
Создание поддерживающей конструкции заняло около трёх лет. Мать поседела и превратилась в робота, который готовил, убирал и стирал, а вечером в угрюмом молчании шёл в свою спальню и засыпал, приняв тяжелые снотворные таблетки.
В одну зимнюю ночь, когда часы пробили два, Леа писала гневное письмо господину Хасанаки, который должен был довести механическую опору Эрана до конца и, ещё на прошлой неделе, выслать его готовым в Гребмел, но по какой-то причине этого не сделал.
– Написала, папа. Я думаю, что на днях мы получим его и ты снова будешь как новенький.
В ответ было только молчание. Леа повернулась к нему и увидела, что отец спит. Она подошла к кровати, чтобы подоткнуть одеяло и поцеловать Эрана в лоб, но, как только её рука коснулась плеча мужчины, Леа одёрнула её. Он был холоден как лёд.
Похороны проходили в церкви, близ площади, собралось немало народа. В центре церемонии были Леа и Элиз, молча стоявшие у гроба.
По-настоящему скорбящих людей никогда не слышно, ведь горе безмолвно.
Основная толпа перешёптывалась, некоторые довольно громко переговаривались, были и такие, которые смеялись. Поодаль стояло несколько мамочек, отчитывающих детей за непозволительное на похоронах веселье, к церемонии даже присоединилось несколько мимо проходящих зевак.
После похорон Леа и Элиз отправились домой пешком в полном молчании.
Когда они вошли в дом, Элиз сразу же пошла на кухню, а Леа так и осталась стоять в проходе, не зная куда ей идти. Всё в этом доме пахло ним, везде были его следы, его одежда, его любимая чашка, его ботинки, его кабинет. Дом был его.
Постояв некоторое время, Леа вышла за ворота и отправилась в парк Циов, который находился недалеко. Она села на лавочке под ивой и горько заплакала.
Спустя какое-то время к ней пришел её любимый кот Грациас. Изрядно похудевший за последнюю неделю, он прижался к ногам хозяйки, потёрся о них и, запрыгнув к ней на колени, начал слизывать слёзы с лица девушки.
– Прости, солнце, я совсем забываю про тебя в последнее время.
Грациас уселся на коленях и пристально посмотрел Лее в глаза.
– Ты, наверное, хочешь поплакать вместе со мной?
Кот всё так же сидел и смотрел на девушку.
– Плачь, если тебе надо, – шмыгнула носом девушка, – тут нас никто не увидит, так что тебе даже не будет стыдно перед твоими друзьями.
Грациас облизнулся и уткнулся мордой в собственные лапки. Тихонько заурчав, кот заснул. И пусть это уединение не избавило от боли, но так ей никто не напоминал своими соболезнованиями и кислыми минами об утрате.
Пара просидела на лавочке несколько безмолвных часов и, только когда наступила глубокая ночь, они отправились домой.
Стараясь не смотреть по сторонам, Леа прошла в свою комнату, а за ней тихонько семенил кот. Не включая света и не раздеваясь она легла спать и, казалось, проспала вечность, крепко обнимая улегшегося рядом кота.
Наступил новый день, к тому времени, когда парочка проснулась, солнце было уже в зените.
Элиз не будила приемную дочь, она не принесла ей чай в постель, как делала раньше, когда Леа болела. С кухни не пахло оладушками, а в доме царила мёртвая тишина.
Девушка встала с кровати и снова сбежала из дома в парк Циов. Села на ту же лавочку и просто смотрела вдаль вместе со своим котом.
Для неё не было больше завтра. Не было вчера. Не было сегодня. Была только та ночь, когда её приемный отец стал бездыханным трупом. Это стало её настоящим, стало её единственной всепоглощающей мыслью. Всё существование стало болью и страхом.
Так проходил день за днём, неделя за неделей. Она просыпалась, шла в парк и сидела там целыми днями, изредка отходя в уборную и раз в день за едой в ближайшую тележку с булочками. Вечером она возвращалась домой и ложилась спать, иногда купаясь.